Ноэми Норд: Теплая тварь. Эротика. Теория соблазна

Топот погони, музыка предсмертных воплей, звон мечей и пение стрел – вот что должно сопровождать зарождение новой жизни. Поэтому наши девочки умеют крепко держать оружие в руках.

Помню, как мне, еще младенцу, праматери вложили в крохотные ручонки рукоять боевого меча. Сердце навсегда запомнило его холод и силу.

Ринадрок уже был так близко, что я могла бы одним движением клинка снести ему голову с плеч. Я крикнула:

– И-у-и-и-и-у!

Это могло означать лишь одно: «Ты – труп!»

Он не шелохнулся, окаменел.

Я взглянула в глаза презренного мужчины и заметила в них отблески… восхищения. Светло-серые глаза, не отрываясь, наблюдали за приближением своей смерти.

Он любовался волнами легких моих волос, плавными изгибами тела.

Да, я прекрасна, как сама смерть! В этом он был прав.

– Сдавайся, – крикнула я на своем неслышном языке. – Ты умрешь!

Слабак явно не подходил на роль подходящего самца. Стоял, как осел, и хлопал глазами.

– Сдавайся! – повторила я, приставив к его груди кончик меча.

Он… улыбнулся?

Я вдавила острие между его ребер, но не сильно, лишь поцарапав.

Он все так же с восторгом рассматривал меня.

Нет, он не был трусом. Но, может быть – умалишенным?

Или перепил конопляной браги?

Неужели мне достался безмозглый слизняк, и бору предков не повезло?

Я застонала, осознав неудачу.

Моя первая охота сорвалась. Мне досталвся не воин, а ребенок. Возможно, я по ошибке прикончила самого храброго из добычи. Бородач и Опарыш казались более мужественными в бою.

Может быть, стоит мужчин выбирать по ширине плеч и крутизне мышц на груди?

Или по растительности на лице и длине рук?

Чем длиннее конечности, тем проще махать боевым топором, а дуга захвата шире.

Я опустила свой меч. Риднарок сделал шаг ко мне.

Я оглянулась.

Рядом никого, Бородач исчез, из-за кустов доносилось предсмертные стоны Опарыша. Жаль, что мой клинок уже вспорол его брюхо. Вот кто мог бы мне пригодиться!

Он был при последнем издыхании, но мужественно сдерживал вопли, так как по понятиям викингов, умирающие не вправе мучить стонами живых.

Риднарок остался последним из поверженных слабаков. Мое звериное чутье почему-то выделило его среди более зрелых и воинственных на вид. Мы обязаны доверять голосу природы, она знает больше нас, и только ее зову мы покорны.

Бросила меч. Клинок вошел в песок и закачался.

Я с презрением посмотрела на Риднарока. Его длинные волосы приклеились к щеке. Лоб и плечи были залиты свежей кровью. Но это была не его кровь, а из порезанной руки Бородача. Этой же омерзительной жижей была измазана вытоптанная арена среди зарослей можжевельника.

Не глядя на Риднарока, я легла в песок, отгребая от тела мокрые комья земли.

«Жду. Приступай, мужчина. Но знай, что моя покорность – всего лишь долг», – хотелось ему сказать.

Жаль, что не умела говорить.

Дриады не знают человеческого языка, потому что он разобщен и постоянно изменяется не только во времени, но и в пространстве. Языки человека мертворожденные. Мы признаем только мысль, ее мгновенное распространение в веках и вселенной. Люди и мы навсегда останемся врагами.

Риднарок уже понял, что от него ждут. Он встал надо мной, отстегивая кушак и сбрасывая ножны. Сквозь шкуру волка мелькнули волосатые колени и пах, заросший рыжим мхом.

Самец лег на меня, тяжело впечатав тело в песок, провел по бедрам неумелой рукой, издавая при этом какой-то лошадиный храп.

– Ну, давай, давай! – шептала я на своем языке. – Сделай это! И умри.

Сердце бешено колотилось.

Самец не слышал слов, поэтому действовал неуверенно, промазал с первой попытки, но со второй все же всадил в меня свою сухую шершавую тычинку. Она перемещалась во мне вместе с приклеенным песком, не вызывая никаких чувств.

К счастью, поспешные движения нижней части туловища вскоре прекратились, и Риднарок, скоротечно излив семя, закатил в изнеможении глаза. Моя плоть почувствовала, как стремительно уменьшается в размерах то, что оплодотворило меня.

«Это все?» – удивилась я, как вдруг мои бедра снова кто-то рывком распахнул.

На меня сверху повалился Бородач. Он оскалился, рыгнув в лицо ароматом сосновой жвачки и пива.

– Я замучаю тебя насмерть, крошка, – он скорчил свирепую гримасу и зарычал. – Смотри, что ты со мной сделала, – он показал разлапистую ладонь.

На ней не хватало трех пальцев. Он успел их прижечь золой костра, и от обрубков воняло жареным мясом.