Иоганнес АЛЛЕН - ОДНАЖДЫ ЖАРКИМ ЛЕТОМ

– Надо было пригласить его.

– Да он исчез, не успела я рта раскрыть, и к тому же меня утомили мужчины преклонного возраста.

Берти всегда говорила обо всем и всех, будто это были столбы на дороге, мимо которых она уже успела пройти. Мистер Брандт был нашим школьным учителем. Девчонки много болтали о нем, хотя ему уже стукнуло сорок и он казался нам древним стариком.

– Нас будет человек двадцать, – продолжала она уже о другом, – и есть магнитофон, который играет целый час без перерыва. Может, хоть туфли другие наденешь – на каблуках.

– Да, сейчас.

– Давай-ка на тебя посмотрим. Она встала и подошла ко мне, внимательно и критически осмотрела, а потом сняла с себя зеленый ремень и затянула мне на талии.

– Вот так-то лучше. Можешь взять его на пару недель, если одолжишь мне те красные туфли на итальянских каблуках.

– Ладно, – согласилась я, затягивая ремень еще на одну дырочку.

– Пудра слишком светлая, заметила Верти. – Ты уже загорела, нужен белее темный тон.

– Этот мамина пудра.

– Никогда не бери ничего у стариков, а то сама состаришься до срока. Если меня что-то и пугает, то это мысль о старении!

Верти сделала несколько танцевальных па, потом неожиданно задрала юбку и поправила чулки, а потом провозгласила:

– Идем.

Когда мы пришли, вечеринка была в полном разгаре. Еще с дороги слышалась музыка. Верти тут же принялась подпевать, а войдя в комнату, первым делом направилась к магнитофону и добавила громкости.

Эмма выставила вермут, лимонад, виски и джин, но в такие вечера я пью только лимонад с капелькой вермута, однако Верти и еще пара других девушек тут же взяли по стакану виски. Мне виски не нравилось – от него начинала болеть голова. Оно не подходит молоденьким девочкам, – подумала я, – и если кому-то никак не удается разогреться, то лучший способ – сплясать настоящий рок-н-ролл. Танцы заставляли меня забывать обо всем. Сейчас все уже не так, но в те времена мне было достаточно хорошего ритма, который я ощущала каждой порой кожи. Как будто у меня вырастали невидимые крылья – ни с чем не сравнимое ощущение.

В тот вечер было жарко, и мальчишки сняли пиджаки почти сразу. В девять было еще светло, двери веранды оставались широко открытыми, и сад тонул в желтом свете уходящего солнца. Вдалеке виднелись огни нашего дома, который был меньше дома Верти, и никто не мог понять, зачем им с матерью столько места. Мать Верти развелась с ее отцом и проводила большую часть лета за границей. Каждый день она обязательно в шесть часов вечера звонила дочери – наверное, ей было стыдно, что она так часто уезжает, оставляя девочку одну. Откуда бы ни раздавался звонок – из Рима, Ниццы, Парижа, они всегда разговаривали четверть часа, а Верти, зажав трубку ухом, красила ногти, поэтому она всегда держала лак и пилочку рядом с телефоном. «Так время не теряется попусту,» – говорила она, а мне казалось, что бутылочка с лаком для ногтей была единственным реальным свидетельством, что у Верти есть мать. Конечно, в тот вечер ее не было в городе, и мы были предоставлены сами себе. В нашем распоряжении был сад и весь дом с четырьмя спальнями наверху – для тех, кого интересовала именно эта сторона вечеринки.

Я много танцевала и, хотя знала почти все слова песен, никогда не напевала их, а только изредка мурлыкала в такт мелодии, чтобы не раздражать партнера.

Понемногу пары разбрелись кто куда – некоторые направились в сад, другие – поднялись наверх. Ганс Хенрик как всегда много пил и быстро заснул. Верти я долго не видела, но потом она вдруг вернулась вместе с Уильямом и станцевала с ним степ. Это был один из самых шикарных парней в нашей компании, папа разрешал ему брать свою машину, даже на вечера. Может, они уезжали покататься, а может, проводили время наверху. Впрочем, меня это мало интересовало, пока звучала музыка и можно было танцевать.

– Развлекаешься? – бросила мне Верти.

– Да, все замечательно!

Парня, с которым я танцевала, звали Мортон, – он был старшим из нас. Ему уже исполнилось девятнадцать, и в его лице всегда было что-то мрачно-серьезное, но, боже, как он вел партнершу! В какой-то момент мне даже показалось, что это не я порхаю по комнате, а кто-то другой – более легкий, элегантный, красивый. Потом народ направился на кухню резать сандвичи, и гостиная почти опустела.

И вдруг я обнаружила, что сижу у Мортона на коленях в огромном кресле. Он целует меня, а я – его. Я не против того, чтобы целоваться с мальчишками, тем более, что он был таким прекрасным танцором. Конечно, лучше бы поцелуи были не такими грубыми, но что поделаешь – не хочешь целоваться, не ходи на вечеринки. Но на поцелуях все должно заканчиваться – считала я, и тут мы с Берти всегда спорили. Я оставляла им пространства не больше дюйма выше колена, она – гораздо больше. И как же мне было трудно удержать их проворные руки! Вот и Мортона пришлось немного осадить.