Дороти Кумсон - Спокойной ночи, крошка

Дверь в палату Лео открывается, и выходит тетя Мер. Ее глаза блестят, но она спокойна. Спокойнее, чем в тот момент, когда заходила туда. Словно страх покинул ее. Тетя Мер берет свою сумку и проходит по коридору к повороту. Вдруг она останавливается и прислоняется к стене.

Когда нам разрешали навещать ее в больнице, иногда она вела себя так же. Ее взгляд стекленел, и она, застыв, смотрела в никуда. Мама с папой говорили, что это от лекарств. Мэл и Корди боялись тетю Мер, когда она была в таком состоянии. А я не боялась. Я знала, что тетя Мер никуда не исчезает, что она вернется, мы увидимся, а это оцепенение — лишь отдых для нее.

Через какое-то время из комнаты выходит Мэл.

Он сломлен.

Вчера Мэл был сильным ради меня, он баюкал меня, пока я плакала, отвез меня домой, чтобы я могла принять душ, переодеться и собрать кое-что для Лео, потом отвез меня в больницу.

Но теперь он раздавлен. Сломлен. Уничтожен.

Шаркая ногами, Мэл проходит пару шагов, останавливается и прижимается к стене, запрокинув голову. Колени у него подгибаются, и Мэл тяжело оседает на пол. Он подтягивает колени к груди, запускает пальцы в волосы и начинает рыдать, громко всхлипывая и раскачиваясь. Он больше не может справляться со своим страданием и полностью теряет над собой контроль. Из всех нас он один опоздал. И теперь уже слишком поздно. Мэл никогда не поговорит с Лео, никогда не обнимет его, у него не будет воспоминаний о том, как они с Лео проводили время вместе.

К Мэлу подходит тетя Мер, и я вдруг понимаю, почему она так спокойна. Мэл — ее дитя, ее малыш, и он нуждается в ее помощи. Впервые с тех пор, как Мэл был еще ребенком, тетя Мер может поддержать его.

Она нежно поднимает сына, обнимает его, и Мэл бросается ей на шею. Он рыдает, повторяя: «Мне так жаль… Так жаль…»

Ему действительно жаль.

Тетя Мер гладит его по спине, успокаивает, говорит, что все понимает. Постепенно ее спокойствие переходит к Мэлу. В какой-то момент он уже может стоять без ее поддержки, и тогда тетя Мер берет его за руку, словно маленького мальчика, и уводит прочь. Я смотрю, как они исчезают за углом, как и все остальные.

Кейт прощается быстрее всех. Ему столько всего нужно сказать Лео, но времени на это нет. Поэтому он просто прощается и уходит.

Передо мной в палату входит доктор с молодым лицом и старой душой и медсестра Мелисса. Они хотят убедиться в том, что все идет так, как они и предполагали. Выйдя оттуда, врач говорит, что у Лео осталось несколько часов. Но я знаю, что он ошибается. Я знаю Лео. Осталось совсем мало времени.

Я вхожу в палату и закрываю за собой дверь. На моем лице расплывается улыбка. Это же Лео, в конце концов. Как я могу не улыбнуться, увидев его?

— Привет, Лео, солнышко, это я.

Я беру его правую руку, пухленькую детскую ручку с пятью идеальными пальчиками. Я создала эти пальчика сама, они зародились в моем теле. Я создала их. Я целую каждый пальчик, а потом переворачиваю его руку ладонью вверх и ногтем вывожу на ладони звездочку. Я часто делала так, когда Лео был маленьким, — рисовала волшебную звездочку на его ладошке, звездочку, благодаря которой твое желание исполнится.

Лео тогда жмурился и загадывал желание. Он никогда не рассказывал, что за желания он загадывал и исполнялись ли они, но всегда радовался, когда я выводила на его ладони такую звездочку, так что, наверное, желания все-таки сбывались. Или он надеялся, что на этот раз все сработает.

Я беру его левую руку — зеркальное отражение правой — и целую его пальцы и ладонь.

Я делаю это в последний раз. В последний раз.

Мы часто говорим «в последний раз», но не задумываемся о том, как ужасно это звучит. Неизбежно. Неизменно.

«Когда я забуду о нем?» — думаю я.

У меня почти нет видеозаписей с Лео. После рождения я много его фотографировала, но со временем перестала, ведь нас было всего двое, а я предпочитала проводить время по другую сторону объектива. Вместе с Лео.

Я слышу его голос, я помню слова, но уже забываю его интонации. Когда я полностью забуду его голос? У меня нет того, что напоминало бы мне его голос. Так как же я запомню его? Конечно, Лео есть на видеозаписи моей свадьбы, но это было более двух лет назад. С тех пор его голос изменился, его речь изменилась. Когда я забуду все переливы его речи? Когда я забуду всю палитру выражений его лица? Некоторые запечатлены на фотографиях или на видео, но это ведь не то же самое.

Я закрываю глаза, вспоминая, как Лео отворачивался от брокколи («Мам, это ведь яд, понимаешь?»), но с аппетитом уплетал шпинат.