Габи Шёнтан - Мадам Казанова

Уже лежа в постели с закрытыми глазами, я все еще видела перед собой его лицо, его мягкую улыбку. Я попросту забыла о существовании Карло. Продолжая думать о Наполеоне, я забылась счастливым сном.

Первой моей мыслью на следующее утро была мысль о Наполеоне. Я обошла весь дом, но нигде его не нашла. Его исчезновение не давало мне покоя, и наконец я спросила об этом у Паолины. В ответ она злорадно хихикнула:

— Наполеон — в постели.

Я испугалась:

— Он что, заболел?

Паолина с таким радостным оживлением замотала головой, что ее кудряшки буквально взлетели в воздух.

— Нет, не заболел. Просто он не может встать. Мама сейчас стирает его одежду, и, пока она не высохнет, ему придется валяться в постели.

В кухне на веревке над печкой сушились две рубашки и пара кальсон, а тетя Летиция торопливо зашивала потрепанный офицерский китель. Ботинки Наполеона выглядели так, словно они сохранились исключительно благодаря покрывавшей их грязи и могли развалиться от попытки почистить их. Я поразилась тому, как он беден. Тысяча идей относительно улучшения мира — и лишь одна-единственная пара нижнего белья!

К вечеру Наполеон вышел из своей комнаты. Я встретилась с ним в прихожей. На нем была его потрепанная офицерская форма и грязные ботинки, которые он носил с небрежной самоуверенностью. При первом же взгляде блестящих глаз я забыла о его бедности.

— Я слышал, что вы обручены, — сказал он, — и что этот счастливец — Карло Поццо ди Борго.

Я кивнула и с раздражением подумала, что паршивка Паолина не теряла времени даром.

— Надеюсь, он вам не слишком наскучит, — иронически заметил Наполеон.

— А мне не бывает с ним скучно, — парировала я; не хотелось позволять ему брать над собой верх. — А как насчет вас? — продолжала я. — У вас есть возлюбленная?

Наполеон ничего не ответил. Он лишь пристально посмотрел на меня, отчего во мне закипела кровь.

Итак, я влюбилась в Наполеона. Не заметить этого мог лишь слепой и глухой, а ведь он не был ни тем, ни другим. В тех случаях, когда он по-мужски просто и ясно излагал мне свои мысли и проблемы, он ни разу не позволил мне забыть, что я женщина. И при этом не делал мне комплиментов — наоборот, то и дело упрекал меня за мое невежество.

— Просто поразительно, как многого вы не знаете. Да, можно научиться понимать поступки людей, как и то, почему они поступают таким, а не каким-то иным образом. И еще вы должны проникнуться значением времени, в котором живете.

В то время я не подозревала, что Наполеон вообще очень любит читать нравоучения и поучать других. Его потребность в разговоре я принимала за проявление личного интереса ко мне и старалась играть роль усердной и послушной ученицы. И все же следует признать, Наполеон был великолепным математиком. В отличие от него я в математике не преуспела, однако сумела понять, что цифры вполне могут заменять людей и их поступки во всевозможных расчетах и что наиболее важным элементом успеха, а также утоления собственных амбиций являются деньги.

Однажды, чтобы очаровать Наполеона, я украсила лиф платья цветами, смазала волосы репейным маслом для придания им блеска и набросила на плечи свой лучший платок. Однако он спокойно принялся рассуждать о том, что страна без солдат обречена и что мощь страны определяется численностью ее армии. Наполеон словно не заметил, как я в сердцах сорвала с лифа цветы, но уже на следующий день он, мягко улыбаясь, преподнес мне несколько диких роз. Хотя я исцарапала себе пальцы об их шипы, я снова была готова слушать и учиться уму-разуму ради того только, чтобы находиться рядом с ним.

— Политика — величайшая из наук, — сказал однажды Наполеон, когда мы сидели в его кабинете. Солнечный свет проникал сквозь щели в ставнях и золотистыми полосками испещрял пол. Я с удовольствием оказалась бы сейчас на улице, но Наполеон как будто не замечал, какая великолепная за окнами стоит погода. — Что вы знаете о политике? — спросил он.

— Немного, — ответила я бодро. — Я знаю, что генерал Паоли сражался за свободу Корсики — сначала против французов, а теперь вместе с французами. И мне это непонятно.

Наполеон неодобрительно посмотрел на меня.

— Иначе говоря, вы ничего об этом не знаете. Вам не ведомо даже, что в течение четырех столетий Корсику угнетала Генуэзская республика, пока наконец все корсиканское население не восстало с оружием в руках против угнетателей.

Я отрицательно покачала головой, и тогда он терпеливо начал просвещать меня: