Валентин Маслюков: Тайна переписки

— Какие это мы однако… загадочные, непредсказуемые, — сказал Трескин.

Она изменилась, неуловимо потемнела, и он понял, что напортачил, понадеявшись на неотразимые свойства «ниссана». Чтобы исправить сказанное и вернуть прежние хотя бы позиции, следовало теперь повозиться. Но этого не хотелось — возиться.

— Как говорится, я встретил вас — и всё! — распевно продекламировал Трескин, выставив палец пистолетом.

Привычное присловье он выпалил, не запнувшись, а Люда хихикнула. Люда не знала, что была это не случайная шутка, остроумная находка, которая много искупала в грубоватых ухватках этого человека, а нечто более значимое: усеченный до парадокса романс стал для Трескина чем-то вроде жизненного девиза. «Былое» старого лирического романса не занимало его ничуть, не интересовало его ни в каком качестве, тогда как «всё!» — голое и жадное желание — оставалось средоточием помыслов.

— …И всё былое в отжившем сердце ожило, — поправила Люда, укоризненно улыбаясь.

От «былого» следовало, наверное, без промедления возвратить девушку к серо-голубой акуле, но Трескин не видел надобности суетиться. Он снова повернулся к эскизу, а когда Люда склонилась вместе с ним над столом, товарищески положил ей на плечи руку. Так непринужденно и просто, что девочка растерялась… Спина была худенькая, застежка лифчика не прощупывалась — лифчика Люда не носила. Трескин испытывал желание скользнуть ладонью вниз, обхватив девочку плотнее, коснуться сквозь ткань основания невысокой груди…

— Но! — вскинулась Люда, сбрасывая руку; непроизвольно глянула туда, где слышался за преградами голос главного, который повышенным тоном повторял в телефон:

— Вообще, все это заложено в проекте: и снос, и уничтожение… Да… да… конечно!

— Значит, я могу рассчитывать, что к вечеру вы закончите аксонометрический эскиз? — громко сказал Трескин.

— Можете! — ответила Люда, сверкая глазами.

— А как вы хотите расположить заголовок?

После недолгого колебания она повернулась к столу:

— Здесь! — Ткнула пальцем, и Трескин незамедлительно обхватил ее за гибко прогнувшийся стан. Она рванулась молча, но с ожесточением. Трескин не решился продолжать.

— Минуточку, я не совсем понял, — произнес он, глядя на ее пылающее лицо.

— Что вы не поняли?!

— Насчет заглавия.

— Дуракам полработы не показывают! — отрезала Люда.

— Совершенно верно, — проговорил Трескин, несколько сбившись, — я тоже хотел бы… видеть результат… поскорее.

— Получите, когда будет готово! Не раньше.

— Договорились, — Трескин начал пятиться.

Женщины, что прежде сидела за кульманом у двери, не было, а главный продолжал разговаривать по телефону. Вещи загромождали стол и подоконник рядом со столом: картонные коробки, пустая пачка из-под чая и почему-то микроскоп; за спиной архитектора на стене висели гирляндой деревянные рамочки, торчал пучок сухих цветов; объемный макет здания под самым потолком завис в немыслимом положении на боку. Полуобнаженная девушка с распущенными волосами протягивала крепкое соблазнительное яблоко, но и плакат этот, — Трескин видел его раньше, — тоже был заложен коробками — виднелись только яблоко на ладони и по другую сторону коробок — девичий глаз.

— Я вас попрошу, — сказал Трескин, когда главный положил трубку, — в порядке одолжения. Доставить эскиз сразу, как будет готов. Прямо в офис. Может, Люда и занесет. — Он понизил голос. — Хорошо бы Люда — потребуются уточнения, на месте и посмотрим.

— Да больше и некому, — сразу согласился главный. — К концу дня, думаю, кончит. Занесет.

Фирма «Марта» значилась в документах как многопрофильное автотранспортное предприятие, но транспортом Трескину приходилось заниматься до сих пор меньше всего. К транспорту, своему солидному будущему, он лишь приглядывался и приценивался, оставаясь по большей части в сфере чистой спекуляции, то есть он покупал и продавал, иной раз даже и не видя товара, потому что оставался одним из звеньев цепи посредников. Если не говорить о прямом доступе к власти, о головокружительных возможностях, которые открывала все более жестокая дележка общественного достояния, то все быстрые капиталы, о происхождении которых Трескин имел возможность судить, создавались из воздуха. Иным способом, по видимости, быстрые деньги и не делались. Производство по всей стране неуклонно падало, а состояния создавались, и, наверное, не сложно было бы обнаружить нехитрую до примитивности связь между двумя политико-экономическими явлениями, но Трескин не был философом и не видел надобности задумываться, откуда берутся состояния, когда народ нищает. Во что верил он твердо — не по размышлению, а в силу некоего внутреннего чутья — так это в то, что эра Большого хапка продлится не дольше нескольких лихорадочных лет, и именно эти несколько лет, максимум пять или десять, были отпущены оборотистым, людям на то, чтобы, пробившись через людскую толщу наверх, навсегда утвердиться в положении истинных хозяев жизни.