Валентин Маслюков - Тайна переписки

— Я вот что подумал, — продолжал Саша, — у меня была девушка… Как сказать… Ну, в общем, это был год, счастливый год, но я тогда не думал… зачем было думать, что между нами происходит, если просто все было, зачем было искать название тому, чем жизнь заполнена?.. И вот, когда это все рухнуло, я с удивлением сообразил, что ни разу не сказал ей, что люблю. Ни разу. И это невозможно было уже поправить.

У Люды стали большие, широко открытые глаза. Всем своим существом Саша ощущал, что сейчас она беззащитна, была она перед ним беззащитна, и всякое грубое, неуклюжее движение его причиняло ей боль.

— Выходит, что тогда в гостинице и вообще… письма… это остатки прежней любви? То, что прежде забыл сказать? А теперь припомнил?

— Да нет же, нет! — с жаром воскликнул Саша. — Пожалуйста, не думай! Я не знаю, поймешь ли ты… О нет, не думай, не хочу сказать, что это так уж трудно понять, наоборот…

Запутался он без надежды отыскать выход.

— Вот что, дети мои, — вмешался следователь, — это надолго. Очень надолго. Разбираться вам и разбираться, боюсь, придется посвятить этому упоительному занятию много-много нескончаемых вечеров, а я человек старый и занятой, так что… — Обернувшись на стук в дверь, он вынужден был прерваться: — Да!

Впрочем, Трескин вошел, не дожидаясь разрешения: стукнул и вошел без особых сомнений, что будет принят.

В полосатом костюме-тройке, при галстуке, выбритый, причесанный и, чудилось даже, напомаженный, Трескин выглядел именинником. Впечатление это подтверждала непринужденно скользнувшая следом в кабинет Аллочка. И если великолепие Трескина носило все ж таки до некоторой степени умозрительный характер — и торжество, и праздник, и все что угодно можно было в случае с Трескиным только предполагать, то Аллочка сверкала уже непосредственно, без всяких предположений и догадок, — она сама была праздник! Она сверкала узорочьем — кольцами, серьгами, она сверкала ногтями, помадой, румянами и счастьем.

Любопытно, что ни Трескин, ни Аллочка не замечали Люды и Саши, словно не видели, не различали их, как приевшуюся обстановку, по которой бездумно, не задерживаясь, скользит взгляд. Да и можно ли было, кстати сказать, кого-то еще заметить, когда они вдвоем, Трескин с Аллочкой, заполонили собой комнату, не оставляя места ни для кого другого.

— Я на минуту! — обратился Трескин к следователю. — Не задержу. Мы с женой, — он оглянулся на Аллочку, которая ответила ему сдержанной улыбкой и слегка кивнула, поощряя продолжать дальше, — мы с женой, — значительно повторил Трескин, — он, впрочем, не улыбался, — улетаем завтра на Канары. Две недели меня теперь не достанешь никаким правосудием. Так что посчитал, так сказать, своим гражданским долгом засвидетельствовать… Заехать, словом, предупредить.

— О, могли бы просто позвонить, — миролюбиво заметил следователь, нисколько как будто бы не удивленный осенившим его скромный кабинет праздником.

Трескин благодушно улыбнулся.

— Мне тут сказали, что вы как раз занимаетесь нашим вопросом.

— В Париже придется ждать шесть часов, — пояснила следователю Аллочка. Дальнейшие свои соображения без малейшей запинки и перемены она адресовала, однако, уже Трескину. — Я подумала,

Юрик, что это, может, как раз и кстати. По магазинам успеем. Есть такой универмаг «Принтемпс» — универмаг для истинных парижан, так пишут. А есть подешевле, целая сеть универмагов для бедных — «Тати».

— Ну, мы не бедные, — отозвался Трескин, останавливая несвоевременный разговор жестом, и повернулся сейчас же к следователю, но Аллочка — она, по-видимому, имела влияние на мужа — не дала ему заговорить.

— Зато в «Принтемпс» они дают тебе скидку, — сообщила она не терпящим возражения тоном. — Десять процентов скидки по карточке покупателя и тринадцать процентов для иностранцев, кто не из «Общего рынка», то есть как раз для нас. Эти две скидки можно суммировать. Важно только, чтобы каждая покупка была дороже двух тысяч франков за штуку. А другие скидки уже суммировать нельзя.

— Хорошо, — остановил ее наконец Трескин, который едва ли успел просуммировать и вычесть все эти проценты в уме, — хорошо, — сказал Трескин, возвращаясь к следователю: — У вас есть вопросы?

— Нет вопросов, — в тон ему отозвался следователь.

— По возвращении я сейчас же с вами свяжусь, — заверил Трескин.

А следователь по заведенной уже привычке вздохнул и развел руками, как бы признавая власть времени и случая: две недели большой срок.