Мишель Ричмонд - Год тумана

— Наверное, твоя единственная надежда — соревнования в Бока-Барранка. А до тех пор стоит поездить по Карибскому побережью.

— Дуайт сказал, в это время года там мало кто катается.

— Это так, но в Лимон туристы ездят круглый год. Эти места очень популярны у американцев. Попытка не пытка.

На следующий день снова покидаю город. Поездка в Лимон занимает семь часов. Автобус, пропахший потом и луком, останавливается с резким толчком каждые десять минут. Водитель включил радио на полную мощность, и пассажирам приходится кричать, чтобы быть услышанными. Думаю о Калифорнии и мечтаю оказаться там. Рисую себе чистые белые простыни и собственную машину, тихие кафе и мою прохладную фотолабораторию, где стоит знакомый запах химикалий. В пути много времени на раздумья — об Эмме, Джейке, о бессмысленности пребывания здесь. Как можно разыскать на побережье двух человек? И что, если эти двое, точь-в-точь как мужчина в оранжевом «шевроле», почтальон и Лизбет, — очередной тупик, еще один ложный след, отвлекающий меня от правильного пути? Когда я одна, начинаю сомневаться в собственной правоте и в том, что мои бесконечные поиски приведут к успеху.

В автобусе читаю «Любителя кино» Перси. Понятно, почему Нику так нравится эта книга. Речь в ней идет об одном меланхолике, который вечно ищет и ищет, но так и не находит необходимое. Он ходит в кино, встречается со своей секретаршей и женится на кузине. А еще пространно говорит о некоем «недомогании», и я прекрасно понимаю, что имеется в виду.

В Лимоне на неделю снимаю грязную комнатку в центре города и брожу по барам, пропахшим мускусом. Местные жители говорят по-английски с очень сильным акцентом, их с трудом можно понять. Повсюду на улицах играет музыка; на каждом шагу встречаются молодые американки в сопровождении красивых мужчин-ямайцев. Везде показываю портреты парочки из желтого «фольксвагена» и спрашиваю, не видел ли кто-нибудь этих людей. Лимон очень сильно отличается от городов на Тихоокеанском побережье: серфингисты не образуют здесь тесного сообщества, это, скорее, урбанистические джунгли. Люди разглядывают рисунки и жмут плечами, некоторые смотрят на меня как на сумасшедшую.

Десятки раз за день предлагают марихуану, кокаин и героин. На улицах я старательно игнорирую свист и страстные стоны и уклоняюсь от местных кавалеров, оценивающих секс со мной под пальмой в двадцать долларов. Прежде подобные места испугали бы меня, но теперь, видимо, уже нечего терять.

Однажды вечером, когда я ловлю такси, возвращаясь в мотель, ко мне приближается странный мужчина. Он озирается, и когда убеждается, что вокруг никого нет, приставляет к моей шее нож и увлекает в аллею. «Не ори». Чуть усиливая нажим, он шепчет на ухо непристойности, одновременно хватая за бедра. От грязной рубашки разит потом и текилой. Сердце у меня бешено колотится. Лезвие ножа теплое, а не холодное, как я себе раньше представляла. Бандит разрезает одну из бретелек платья и слегка рассекает кожу, потом пытается расстегнуть ширинку. Понимаю, что он собирается меня изнасиловать, и с удивлением отмечаю у себя отсутствие страха. Я словно раздвоилась — с одной стороны, хочется сопротивляться или бежать, с другой — просто покориться. Кажется, будто все к тому и шло.

Потом чувствую на своем лице что-то горячее и влажное — пьянчуга целует меня. Дыхание у него гнусное; когда насильник лезет своим толстым языком мне в рот, чуть не задыхаюсь. Если я умру, не увижу ребенка Аннабель и никто никогда не найдет Эмму.

— СПИД, — отталкиваю его и едва не кричу: — Yo tengo AIDS! [17] Я больна СПИДом! ( исп .).

Головорез запрокидывает голову и хохочет, потом проводит тупой стороной лезвия по моей шее, по груди и выпускает. Выхватывает сумочку и неверными шагами бредет прочь.

— Тебе сегодня повезло, gringa [18] Презрительное обращение к американцам. , — бросает через плечо и смеется. — В следующий раз не повезет.

Бегу на людную улицу. Кошелек с деньгами у меня на талии, под одеждой. Пьяный грабитель его не заметил. В нем все мои наличные и паспорт. К счастью, фотоаппарат остался в мотеле. Дрожа, я наконец ловлю такси и возвращаюсь.

Долго стою в крошечной душевой и все еще чувствую на коже грубые пальцы. Злость сильнее, чем страх. В конце концов, я взрослая, могла спастись бегством. А ребенок? Что может сделать ребенок?

Собираю вещи и лежу на застеленной кровати в ожидании рассвета. В соседней комнате плачут дети, мать пытается успокоить их ласковыми словами. Потом начинает орать мужчина, его гневная тирада завершается звуком пощечины; женщина плачет, раздается еще одна пощечина, и наступает тишина.