Мишель Ричмонд - Год тумана

Вот правда, вот что я знаю: прохладным июльским утром, держась за руки, мы шли по пляжу Ошен-Бич, Сан-Франциско. Над пляжем и водой лежал плотный белый туман — вездесущая пелена, густая настолько, что видимость ограничивалась лишь несколькими шагами.

Эмма искала морских ежей. Иногда их вымывает на берег десятками — больших и маленьких, блестящих, но сегодня на песке валялись только обломки и девочку ждало разочарование. Этот ребенок во всем требует совершенства: ракушки должны быть целыми, учебники — чистыми, отцовская шевелюра — аккуратно подстриженной, до воротничка.

Я задумалась о волосах Джейка — мягких темных космах, — когда Эмма потянула меня за руку:

— Быстрее.

— Зачем?

— Волны могут их смыть.

Хотя мы до сих пор терпели неудачу, юная натуралистка верила, что впереди ждут целые россыпи великолепных морских ежей.

— Может быть, лучше пойдем в кафе? Я проголодалась.

— А я нет. — И попыталась высвободить руку. Да, отец избаловал дочь, но у меня не повернулся бы язык упрекнуть его. И морскому ежу стало бы понятно: девочка росла без матери, и Джейк пытался возместить эту утрату.

— Пусти. — Эмма необыкновенно сильно отдернула руку.

Я наклонилась, взглянула ей в лицо, но малышка не отвела решительных зеленых глаз. Ребенок и взрослый человек — выше, сильнее, умнее, но в этом поединке воли капризница неизменно побеждала.

— Ты ведь не будешь убегать далеко?

— Не буду. — Эмма улыбнулась — поняла, что добилась своего.

— Найди мне хорошего морского ежа.

— Самого большого. — Она широко раскинула руки и, напевая песенку, услышанную по радио несколько минут назад, поскакала вперед — маленькая шестилетняя тайна, изумительная копия собственного отца.

Рядом с ней меня обуревали одновременно радость и страх — через три месяца я выйду замуж за ее отца, а мы еще не объяснили девочке, что все вместе заживем под одной крышей. Буду готовить ей завтрак и возить в балетную школу, как это делала ее мать. Точнее, как это должна была делать ее мать.

— Ты отлично подходишь Эмме, — твердил Джейк. — И станешь для нее лучшей матерью, чем моя бывшая.

И каждый раз мне думалось: «Как знать? Почему ты так уверен?»

Я наблюдала за Эммой, радостно мчавшейся прочь от меня, — желтое ведерко, синие матерчатые туфельки, черный хвостик, трепетный на ветру, — и гадала: что делать? Как стать матерью для этого человечка — иногда колючего, точно морской еж?

Хорошая композиция, нужно успеть — я поднесла фотоаппарат к глазам, уверенная, что сейчас мой неугомонный ураган превратится в размытое черно-белое пятно размером шесть на шесть дюймов. Непоседа двигалась быстро, слишком быстро, а света, увы, недоставало. Покрутила колесико видоискателя, щелкнула, снова приблизила, и когда сделала последний снимок, девочка уже почти скрылась из виду.

Моя ошибка, моя величайшая оплошность. Внимание, так некстати, привлекло пятно в тумане. Сначала показалось, что это брошенная вещь — возможно, детская сорочка или крошечное одеяльце. Фотоаппарат навела инстинктивно, не думая, просто такова моя работа — я фотограф, запечатлеваю на пленку то, что вижу. Когда подошла ближе, разглядела покрытую пушком голову, выгнутую дугой спину и черные точки на белом мехе. Маленькое тельце занесло песком, а плавники по бокам слабо дергались.

Сама не знаю почему опустилась на колени рядом с детенышем тюленя, потянулась к нему и почти коснулась, когда что-то меня остановило. Влажные черные глаза все это время оставались открыты, но не моргали, колючие усы, похожие на веер, и длинные ресницы (по три над каждым глазом) шевелились от ветра. А потом взору открылась глубокая рана на брюхе, присыпанная песком, и меня затопил внезапный прилив материнского чувства. Сколько времени провела над мертвым детенышем? Полминуты? Минуту? Больше?