Мэри Брэддон - Аврора Флойд

Стало быть, она была виновная женщина, виновная женщина, которую тягостная обязанность принуждала его изгнать из своего дома. Она была бедная, погибшая, обесславленная женщина, которую нельзя допускать в святую атмосферу дома христианина и джентльмена.

— Мистрисс Меллиш! Мистрисс Меллиш! — закричал он. — Что это значит? Зачем вы опять так огорчаете меня? Зачем вы унижаете себя и меня подобной сценой?

— О, Тольбот, Тольбот! — отвечала Аврора. — Я пришла к вам потому, что вы добры и благородны. Я несчастная женщина, я в отчаянии! Мне нужна ваша помощь, мне нужен ваш совет. Я ему последую, я ему последую, Тольбот Бёльстрод; помоги мне Бог…

Голос ее прервался рыданиями. В своем отчаянном горе она забыла, что, может быть, подобное воззвание должно было привести в изумление Тольбота Бёльстрода. Но, может быть, среди своего изумления, молодой корнваллиец увидал в обращении Авроры что-то непохожее на виновность, по крайней мере на такую, какой он опасался. Должно быть так, потому что голос был мягче, а обращение ласковее, когда он обратился к ней:

— Аврора, ради Бога, успокойтесь! Зачем вы оставили Меллишский Парк? В чем могу я помочь вам? Успокойтесь, моя милая, а я постараюсь понять вас. Богу известно, как я желаю быть вашим другом, потому что я занимаю место вашего брата, и прошу прав брата на рассмотрение ваших поступков. Я жалею, что вы приехали в Лондон одна, потому что такой шаг может компрометировать вас; но если вы успокоитесь и скажете мне, зачем вы приехали, может быть, я пойму ваши причины. Постарайтесь успокоиться, Аврора.

Она все еще стояла на коленях и истерически рыдала. Тольбот призвал бы на помощь жену, но он никак не хотел допустить свидания этих двух женщин, пока не узнает причину волнения Авроры.

Он налил воды в стакан и подал Авроре. Он посадил ее на кресло у открытого окна, а сам ходил взад и вперед по комнате, пока Аврора не пришла в себя.

— Тольбот Бёльстрод, — сказала Аврора спокойно после продолжительного молчания. — Я желаю, чтобы вы помогли мне в этом кризисе жизни, следовательно, я должна быть откровенна с вами и сказать вам то, что я скорее бы умерла, чем сказала вам два года тому назад. Вы помните тот вечер, когда вы уехали из Фельдена?

— Помню ли? Да-да.

— Тайна, разлучившая нас тогда, Тольбот, была единственною тайною моей жизни — тайною моего неповиновения, тайною горести моего отца. Вы просили меня рассказать вам о том годе, которого не доставало в истории моей жизни. Я не могла сделать этого, Тольбот, я не хотела! Гордость моя унижалась против ужасного унижения. Если бы вы сами открыли эту тайну и обвинили бы меня в этом бесславии, я не отпиралась бы, но самой рассказать ненавистную историю — нет, нет! я не могла на это решиться. Но теперь, когда моя тайна сделалась известна всем и полицейским, и конюхам, я могу рассказать вам все. Я убежала из школы для того, чтобы обвенчаться с конюхом моего отца.

— Аврора!..

Тольбот Бёльстрод упал на стул, стоявший возле него, и вытаращил глаза на кузину своей жены. Так вот тайное унижение, которое простерло ее у его ног в Фельдене?

— О, Тольбот! Как могла я сказать вам это? Как могу я сказать вам теперь, зачем я сделала этот безумный и отвратительный поступок, зачем я испортила счастье моей юности, навлекла стыд и горе на моего отца? Я не имела романтической любви к этому человеку; я не могу сослаться на извинение, на которое ссылаются некоторые женщины для извинения своего сумасбродства. Я имела сентиментальный и легкомысленный восторг пансионерки к его изящному обращению, к его красивому лицу. Я вышла за него потому, что у него были темно-голубые глаза, длинные ресницы, белые зубы и каштановые волосы. Он вкрался в короткость со мною, рассказывая мне разные спортсменские сплетни, ухаживая за моими любимыми лошадьми. Он был всегда моим спутником в моих прогулках и успел рассказать мне свою историю. Зачем мне надоедать вам ею? — презрительно вскричала Аврора, — разумеется, он был переодетый принц, сын джентльмена; отец его держал своих лошадей; фортуна ему изменила; он был обижен в борьбе с жизнью. Я верила ему. Зачем мне было ему не верить? Я жила всю жизнь в атмосфере истины. Мы с гувернанткою беспрестанно говорили о романтической истории грума. Она была глупая женщина и поощряла мое сумасбродство, просто из глупости, я полагаю, и не подозревая, какой вред делает она. Мы разбирали красивое лицо грума, его белые руки, его аристократическое обращение. Я принимала дерзость за благовоспитанность. А так как мы в то время не имели почти никакого общества, я сравнивала конюха моего отца с немногими гостями, приезжавшим в Фельден, и лондонский щеголь воспользовался сравнением с сельскими жителями. Зачем мне объяснять вам мое сумасбродство, Тольбот Бёльстрод? Мне никогда этого не удастся, если бы я говорила целую неделю; я самой себе не могу объяснить мое сумасбродство. Я могу только оглядываться на это ужасное время и удивляться, как могла я быть так сумасбродна!