Генри Вуд - Замок Ист-Линн

Публика на время покинула зал. Самое волнующее дело было закончено, и судья объявил слушание следующего. Впрочем, еще не все волнения этого дня завершились, и потому люди снова хлынули в зал, ибо теперь рассматривалось обвинение Ричарда Хэйра-младшего, впрочем — лишь для проформы, поскольку все еще существовал вердикт, вынесенный в результате дознания сразу после убийства. Никаких свидетельств против него представлено не было, и судья объявил его невиновным. Бедный Ричард, оклеветанный и преследуемый, снова стал свободным человеком.

То, что произошло дальше, с трудом поддается описанию. По меньше мере половина присутствующих жила в Вест-Линне или его окрестностях. Они знали Ричарда Хэйра с младенчества, восхищались прелестным ребенком, любили спокойного и безобидного отрока, но пришло время, когда каждый из них с готовностью бросил в него камень с громогласным осуждением на устах. Теперь их раскаяние было прямо пропорциональным прежней жестокости: Ричард оказался невиновным, а они — виноватыми перед ним. Английская толпа, независимо от того, состоит ли она из черни или же из людей благородного происхождения, никогда не довольствуется половинчатыми чувствами: она всегда доходит до точки кипения как в осуждении, так и в восхвалении. В едином порыве все окружили Ричарда: его поздравляли, желали ему всего наилучшего, со стыдом каялись в том, что осуждали его. Все заявляли, что искупят свою вину. Ему и сотни рук не хватило бы, чтобы обменяться рукопожатиями со всеми желающими.

Когда Ричард освободился, наконец, и повернулся к своему отцу, без тени упрека, а лишь со всепрощающей любовью на лице, суровый старый судья, забыв о своей гордости и напыщенности, разрыдался как ребенок и пробормотал, что и он также нуждается в прощении.

— Дорогой отец, — воскликнул Ричард со слезами на глазах, — все уже забыто! Подумайте о том, как мы снова будем счастливы вместе: вы, я и матушка!

Руки, обнимавшие сына, разжались. Они странно подергивались; затем подергиваться начало лицо, потом — все тело, и, наконец, он упал на плечо полковника Бетела, сраженный вторым ударом паралича.

Возле кровати умирающего Уильяма Карлайла на коленях стояла леди Изабель. Роковой час был уже недалек, и мальчик совершенно смирился со своей участью. Господь воистину милосерден к умирающим детям! Просто потрясающе, с какой легкостью, если правильно подойти к этому, можно убедить их принимать путешествие в неизведанное не со страхом, а скорее, с удовольствием.

Чахоточный румянец уже сошел с его щек, лицо сделалось бледным и изможденным, и лишь огромные блестящие глаза оживляли безжизненные черты, обрамленные шелковистыми каштановыми волосами, зачесанными назад. Его маленькие горячие руки разметались по постели.

— Вы знаете, мадам Вин, что уже недолго осталось ждать?

— Чего ждать, мой милый?

— Ждать, когда все они придут. Папа, мама, Люси и все остальные.

Ее уставшее сердце пронзила ревность. Так что же: она для него ничего не значит?

— А тебе не хотелось бы, чтобы я встретилась с тобой, Уильям?

— Да, я надеюсь, что так и будет. Но как вы думаете: в раю мы будем знакомы со всеми или же только с родственниками?

— Ах, дитя! Я думаю, что там не будет родственников в том смысле слова, который мы вкладываем в него здесь. Впрочем, давай во всем доверимся Господу.

Уильям лежал, в задумчивости глядя в небо, ярко-синее, безоблачное небо июля, с которого светило жаркое солнце. Его кроватку придвинули к окну, поскольку он любил сидеть и любоваться открывавшимся пейзажем. Окно было открыто, и в летнем воздухе вились бабочки и пчелы.

— Интересно, как это все будет? — начал он размышлять вслух. — Там будет прекрасный город, с воротами из жемчуга, сверкающими драгоценными камнями и улицами из золота; а еще там будет чистая река, и деревья с плодами и целительной листвой, и чудесные цветы. А еще там будут арфы, и музыка, и пение, и пение и… что еще?

— Все, что желанно и прекрасно, Уильям.

Он немного помолчал.

— Как вы думаете, мадам Вин: Иисус сам придет ко мне или пришлет ангела?

— Иисус обещал прийти за всеми спасшимися, за каждым, кто любит и ждет его.

— Да-да! И потом я буду счастлив навсегда. Как приятно будет никогда не видать усталости и болезней!

— Приятно? О да, Уильям! Когда же придет это время!

Сейчас она подумала о себе, о своем освобождении, хотя мальчик и не подозревал этого. Она заговорила, прикрыв лицо руками, так что Уильяму пришлось напрячь слух, чтобы расслышать еле слышный шепот: