Джон Пэрис - Кимоно

— Где автомобиль, Танака? — спросила она опять.

Он оскалил зубы, как все японцы в затруднении.

— Очень извиняюсь, — отвечал он, — автомобиля нет.

— Разве капитан Баррингтон… — начала Асако бессознательно; потом, вспомнив, что Джеффри был теперь за много миль от Японии, она повернулась лицом к стене и зарыдала.

— Молодой Фудзинами-сан, — сказал Танака, — взял автомобиль. Он поехал в горы с гейшей. Очень дурной молодой Фудзинами-сан.

Асако думала, что было очень невежливо воспользоваться ее собственным автомобилем, не спросив позволения, даже хотя бы она и была их гостьей. Она еще не понимала того, что и сама, и все ее вещи принадлежат отныне семье — ее родственникам-мужчинам, точнее сказать, потому что сама она была ведь только женщиной.

— Старый мистер Фудзинами-сан, — продолжал Танака, обрадованный тем, что его хозяйка, которой он был предан на особенный японский лад, наконец проявляет интерес и отвечает, — старый мистер Фудзинами-сан тоже уехал в горы с гейшей, но в другие горы. Все японцы уезжают на летний сезон с гейшами. Очень дурной обычай. Старый Фудзинами-сан, он не очень дурной, держит ту же гейшу уже очень долго. Может быть, леди видела маленькую девочку, очень хорошенькую маленькую девочку; она приходит иногда с мисс Садако и приносит еду. Эта девочка — дочь гейши. Может быть, и дочь старого Фудзинами-сан тоже, мне кажется, очень незаконная, я не знаю!

Так он сплетничал обо всех, как полагается слуге, пока Асако не узнала всех разветвлений своих родственников, законных и незаконных.

Она узнала, что все мужчины покинули Токио на жаркий сезон и что только женщины остались в доме. Это дало ей мужество выйти из своего убежища и попытаться занять отведенное ей место в семье, которая начинала ей казаться все менее привлекательной по мере того, как она узнавала всю ее историю.

Жизнь японской высокопоставленной леди очень скучна. Она избавлена от забот по домашнему хозяйству, которое доставляет хлопоты ее сестрам в более низком положении. Но на нее не смотрят как на равную, как на товарища мужчины, которые приучены думать, что брак — сделка, а не наслаждение, и что, следовательно, семейная жизнь скучна. Предполагается, что у нее есть свои собственные развлечения, как разведение цветов, чайные церемонии, музыка, нарядные кимоно и сочинения стихов. Но этот утонченный и невинный идеал часто вырождается в нищенски скучное существование, оживляемое чтением журналов, сплетнями служанок, пустой болтовней о платьях, соседях и детях, клеветой, завистью и интригой.

Однажды Садако повела свою кузину на благотворительный вечер в пользу Красного Креста, устраиваемый в доме богатого вельможи. Присутствовало больше сотни леди, но всех подавлял строжайший этикет. Казалось, никто из гостей не знал других. Не было дружеской беседы. Не было мужчин-гостей. Три часа продолжалась агония сидения на корточках, заботливой выставки дорогих кимоно, слабого чая с безвкусным печеньем, тупого смотрения пустой сказочной пьесы и мертвой тишины.

— Бывают у вас когда-нибудь танцы? — спросила Асако кузину.

— Танцуют гейши, потому что им за это платят, — сурово сказала Садако. Ее обращение не было больше сердечным и заискивающим. Она держала себя как наставник с юным дикарем, не знающим обычаев цивилизованного общества.

— Нет, не так, — сказала девушка из Англии, — но танцы между собой, со знакомыми мужчинами.

— О нет! Это совсем неприлично. Только пьяные могут танцевать так.

Асако пыталась, с очень небольшим успехом, болтать по-японски с кузиной, но она избегала бесконечных бесед своих родных, в которых не понимала ни одного слова, кроме разве бесчисленных восклицаний — «наруходо» (в самом деле!) и «со дес’ка» (не так ли?), которыми пестрела речь. Так как сознание одиночества сделало ее нервы чувствительнее, она начинала воображать, что женщины вечно говорят о ней, неблагосклонно критикуют ее и распоряжаются ее будущей жизнью.

Единственным мужчиной, которого она видела в эти жаркие летние месяцы, был, кроме неизбежного Танаки, мистер Ито, адвокат. Он хорошо говорил по-английски и не казался таким самоуверенным и язвительным, как Садако. Он ездил в Америку и в Европу. Он, казалось, понимал смятение и печаль Асако и охотно давал сочувственные советы.

— Трудно ходить в школу, когда мы уже не дети, — говорил он наставительно. — Асако-сан надо много терпения. Асако-сан должна забывать. Асако-сан надо взять японского мужа. Я думаю, это единственное средство.