Фрэнсис Шервуд - Ночь печали

— Каннибализм хуже содомии, — сказал Берналь Диас, покосившись на Аду.

Аду знал, о чем тот думал, но на самом деле он никогда никого не ел, и этот обычай был ему не знаком. Там, где он родился, все предпочитали бататы.

— Слово «каннибал» происходит от названия жадного до людской плоти племени карибов с острова Гренада. — Куинтаваль изучал традиции индейцев.

Его слуги-индейцы Хуан и Мануэль сидели молча, не шевелясь.

— Столкновение карибов и европейцев обернулось трагедией, так как они предпочли плену самоубийство и все сбросились со скалы, — сказал брат Франсиско.

— Я бы не назвал это трагедией, — возразил Исла. — Я бы назвал это переводом рабочей силы.

Одного касика поймали до того, как он спрыгнул вниз, и предоставили возможность выбрать смерть через повешение, а не через сожжение на костре, если он примет христианство, но он предпочел костер, так как в христианском раю он повстречал бы слишком много христиан.

Аду вполне понимал того касика, стремившегося к миру любой ценой, ведь кому захочется провести вечность в обществе своих убийц? Что касается прыжков со скалы, то на Кубе Аду часто думал о том, чтобы спрыгнуть со скалы, повеситься или броситься на меч. Искушения окружали его со всех сторон. Тем вечером он заметил потрясение на лицах двух индейцев, якобы не говоривших по-испански, которых все считали глухими и глупыми.

Брат Франсиско знал, что индейцами занимался добрый отец Лас Касас, предложивший привозить рабов из Африки. Он описывал этот случай массового самоубийства, упомянув также то, что за людьми гнались псы. Брат Франсиско сам побежал бы за карибами, чтобы сказать им: «Не прыгайте, я не буду вас есть, жечь или вешать».

Ботелло не считал, что каннибализм — столь уж редкое явление. Он слышал, что когда-то в далекой Ирландии ранней весной вождей племен приносили в жертву, а затем поедали, чтобы урожай был хорошим. «Король умер, да здравствует король!» — таков был их девиз. И если уж речь зашла о жертвоприношениях, разве старые короли не посылали своих юных подданных на войну, в то время как сами отсиживались в безопасности? И разве христиане не были по-своему каннибалами, ведь они ели плоть и пили кровь Христову, плоть и кровь Богочеловека.

Кортес, оставшись в своей каюте один, подумал о том, что этого священника-расстригу Агильяра направила к нему длань Божья. Сняв в конце концов гульфик, он высвободил гениталии, стащил нагрудник, раскрыл доспех как книгу и положил его на пол. Высокие сапоги пришлось тянуть за каблуки. Затем он отстегнул чулки от петель, висевших под его дублетом. «Так значит, они думают, что я бог», — размышлял он. Выпрямив спину и забросив руки за голову, он гордо выдвинул вперед подбородок и исполнил несколько танцевальных па. Это был цыганский танец, а может быть, танец мавров. Снова элегантно вскинув руки, он защелкал пальцами как кастаньетами, он щелк-щелк-щелкал. Его пятки шлепали по полу каюты: шлеп-шлеп-шлеп. И пойдут трещины по империи: хрясь-хрясь-хрясь. Возможно, начнется гражданская война, а это просто чудесно. «Я бог, — пел он. — Бог, бог. Бог».

И тут Кортес услышал раскаты грома. «Господи Иисусе и Пресвятая Богородица, небо же было безоблачным весь день». Послышался еще один раскат. Казалось, с неба катятся валуны размером с гору, ударяясь друг о друга. Кортес выглянул в дверной проем. Солдаты бегали, проверяя, свернуты ли паруса и все ли надежно закреплено. Лошади ржали, свиньи громко визжали, цыплята забились под парусину. А женщины на другом корабле, будут ли женщины в безопасности? В особенности та, похожая на проститутку, с распущенными черными волосами и горящим взглядом? Ну почему он не взял ее с собой?! Вновь громыхнул гром, и черную пропасть неба взрезала молния, протянувшаяся, словно змея с бриллиантовой спиной и раздвоенным языком. Она тянулась прямо к кораблю. Кортес захлопнул дверь и вернулся в свою каюту. Корабль закачался, и роговой гульфик Кортеса покатился по полу, ударился о другую стену каюты и покатился обратно. Стул перевернулся и сдвинулся с места. Словно раскрытый панцирь, его броня поехала по полу, когда корабль качнулся сначала в одну сторону, затем в другую. «Но мы ведь стоим на якоре», — напомнил себе Кортес. В одну сторону, затем в другую. Вперед и назад. Вперед-назад. Злобный дождь заколотил по палубе. «Спокойно, капитан, спокойно. Это лишь небольшая гроза, вот и все». Дверь каюты сама собой открылась, ударилась о стену и, захлопнувшись, открылась вновь. В одной лишь рубашке Кортес бросился наружу, чувствуя, как ветер бьет ему в лицо, а дождь барабанит по спине. Он ухватился за поручни, пытаясь не выпасть за борт, и, перебирая руками, двинулся к рулю.