Фред Стюарт - Титан

Чарльз изумленно воззрился на отца:

— Почему?

Ник тяжело посмотрел на сына.

— Потому что, — начал он спокойно, — ты слишком много протестуешь. А то, что ты совершил с Сильвией, отвратительно.

Чарльз вскочил с кресла.

— Отец… — прошептал он. — Ты ведь этого не сделаешь…

Но Ник уже писал чек.

— Я расскажу матери о Маргарет Кингсли! — взвизгнул Чарльз. — Я расскажу ей о том, какой двуличный подонок ее муженек!

— Она уже знает, — сказал Ник, подписывая чек. — Не утруждайся рассказами ей о Маргарет Кингсли. Я сам это сделаю, прямо сейчас.

Он вырвал готовый чек, поднялся из-за стола, передал его своему сыну с багровым лицом и сказал:

— Всего хорошего, Чарльз.

И вышел из комнаты.

— Ник, ты не посмеешь! — восклицала Эдвина спустя пять минут. Ник поднялся к ней в спальню и рассказал обо всем, что произошло. — Чарльз наш сын! — кричала она. — Не важно, что он натворил! Какие бы это ни были жуткие вещи… Мы дали ему жизнь, и мы не можем вот так просто швырнуть ему в руки чек и прогнать из дому! Он наш сын!

— Эдвина, ты думаешь, я хотел, чтобы все так вышло? Он превратился в негодяя! Пойми, он пытался меня шантажировать! Меня, своего отца!

Эдвина, уже в ночной рубашке, сидела на краешке кровати.

— Ты имеешь в виду ту женщину, о которой он рассказывал? — спросила она.

Ее муж, беспокойно ходивший туда-сюда по комнате, теперь остановился и взглянул на жену.

— Да. Я обманывал тебя, и ему удалось до этого докопаться.

Она отвернулась. Он подошел к ней, сел рядом на постель и обнял ее одной рукой.

— Прости меня, любимая, — тихо проговорил он. — Я всегда любил тебя, но у меня не получается быть образцовым мужем. Ты часто упрекала меня за то, что у меня двойной стандарт в жизни, что я, мол, могу изменять, а ты не можешь делать то же самое. Ты была права, я признаю это. И от всего сердца прошу у тебя прощения. Ты лучшая в мире жена, а я никудышный муж.

Она взглянула на него и вздохнула.

— Хорошо, по крайней мере, ты наконец признал это после стольких лет. — Проговорила она с вымученной улыбкой. — Я считаю это чем-то вроде моей маленькой победы. Но это пиррова победа, если мы теряем нашего сына…

— Эдвина…

— Подожди минуту. Я вовсе не оправдываю Чарльза. Я согласна насчет него во всем, что ты говоришь, хоть это и не делает чести нам, родителям. Но ведь эта проклятая война ведется именно против семьи! Конечно, мне могут возразить, обращаясь к высоким материям, но я работаю в Тракс-холле с детьми-сиротами. Для меня война — это прежде всего разрушенные, разбомбленные семьи, это дети, которые уже больше никогда не увидят своих родителей. Так неужели же мы станем ломать нашу семью по своему собственному произволу?! Только из-за того, что наш сын оказался не таким, каким мы ожидали его видеть? Пока что нам везет: никто не погиб. Но вдруг на следующей неделе Чарльза собьют? Это возможно. Как тогда у тебя будет на душе, на сердце?

— Он совершил кровосмешение!

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю. Когда я обвинил его в этом, с ним чуть припадок не случился. Эдвина, я уверен в его виновности так же, как уверен в том, что люблю тебя. И я больше не хочу иметь с ним ничего общего! Господи, конечно же, я сам не святой. Чтобы понять это, тебе достаточно прочитать то, что обо мне пишут в газетах. Но то, что сделал он…

Он покачал головой.

— Ник, если ты меня любишь…

— Здесь не может быть никакого «если».

— Может! Как-то очень давно я изменила тебе… Тебе потребовалось много лет, чтобы простить меня. Что касается твоей неверности, то я смотрела на все твои похождения сквозь пальцы и прощала тебя сразу же, потому что люблю тебя больше… наверно, больше чем себя саму. Если ты любишь меня, то должен дать Чарльзу шанс!

— К черту! Я не могу этого сделать.

— Он наш сын.

— Если бы твой сын оказался убийцей, ты и тогда продолжала бы любить и защищать его?

— Да! Мне пришлось бы!

Он покачал головой, поднялся с постели, подошел к окну и выглянул наружу. После паузы он сказал:

— Я подумаю. И учти: только ради тебя, Эдвина. Я подумаю.

Несколько минут они молчали, погруженные в свои мысли. Затем она поднялась с кровати, подошла к мужу и, обняв его, поцеловала в щеку.

— Жить с тобой, милый, настоящее счастье, — прошептала она.

Он взглянул на ее все еще красивое лицо, полуосвещенное светом ночной лампы. Да, его душили ярость и гнев по отношению к сыну, но одновременно с этим он чувствовал неизвестную доселе силу любви к жене. Он обнял ее и прижал к себе.