Мария Лебедева - Горький мед

— Курск на проводе, ждите.

Она выключила проигрыватель. «Светка, что ли?» — успело промелькнуть в голове.

— Оля, здравствуйте, это Кира Петровна, мама Светланы.

— Добрый день.

— Как у Светы дела? Вы давно ее не видели? Я так волнуюсь! Квартирная хозяйка сказала, что она в командировке, но от нее больше трех месяцев ни звонков, ни писем.

— Успокойтесь, Кира Петровна, вы же знаете, Светка терпеть не может писать письма. Как только я что-то узнаю, сразу вам сообщу.

— Оля, очень вас прошу, запишите, пожалуйста, телефон моей подруги, она мне все передаст.

Ольга записала номер, попрощалась, и смутная тревога, передавшаяся, видимо, от волнения Киры Петровны, всколыхнулась в ее душе. «А действительно, где же все-таки Светка? Где?»

Она прилегла на подушку, закрыла глаза и представила себе подругу, в умопомрачительном наряде разъезжавшую в иномарке с поднятым верхом. За рулем почему-то сидел Игорь, а дядя Паша бежал рядом и что-то кричал. «Почему так?» — мелькнуло как в тумане, и сладкий спасительный сон накинул на нее свое покрывало.

На следующий день, ровно в десять утра. Ольга была в издательстве. После обеда предстояла встреча с автором, и надо было серьезно к ней подготовиться, просмотреть еще раз рукопись и свои замечания.

— Боже мой, Оленька Михайловна, — встретила ее восторженная Елена Павловна, — вы прекрасно выглядите. Наверное, от общения с молодежью, это так тонизирует. Как свадьба?

Елена Павловна, или «божий одуванчик», как многие звали ее за глаза, приходила в издательство настолько раньше всех, что никто не мог бы сказать, когда именно. До обеда она бегала по редакциям, собирая новости, в обед делилась ими с коллегами в своей комнате и только к концу рабочего дня приступала к своим непосредственным обязанностям. И когда все расходились по домам, ее круглая голова с седым пухом, как у одуванчика, все еще маячила за столом в желтом свете настольной лампы. Когда она уходила домой, тоже было загадкой. Поэтому неудивительно, что то одного, то другого сотрудника посещала одна и та же забавная мысль: а вдруг она живет в издательстве? Спит на своем столе, и все тут?

— Да нет же, что за фантазии, говорю вам, она живет дома, — басила Искра Анатольевна, зав. редакцией, желая пресечь насмешки в адрес «Леночки», с которой проработала бок о бок четверть века. — Просто она одинокий человек, и на работе ей лучше, чем в своей отдельной квартире.

Искра Анатольевна, высокая, дородная дама пенсионного возраста, недавно в третий раз вышедшая замуж (или, по словам Елены Павловны, сделавшая прекрасную партию), была очень колоритной фигурой. Она постоянно носила какие-то немыслимые балахоны, которые называла «костюмами», и любила украшать себя массивными серебряными браслетами и ожерельями.

Причем и «костюмов», и украшений было такое неизбывное множество, что Ольга не понимала, откуда они возникают и куда исчезают. Но это был ее стиль, и она строго его придерживалась.

Позже, присмотревшись, Ольга оценила, насколько Искра Анатольевна была права в своем наряде. Ее громоздкую, неуклюжую фигуру нельзя было помещать во что-то облегающее или даже полуприлегающее, а действительно нужно только драпировать. Мягкие складки ее балахонов оставляли хоть какой-то простор воображению, а более или менее четкие контуры одежды сразу развеяли бы все иллюзии.

— Ольга Михайловна, вы сегодня, насколько мне помнится, встречаетесь с Варфоломеевым? — с порога загудела Искра Анатольевна, дымя неизменной папиросой.

— Да, Искра Анатольевна, он обещал приехать к трем.

— Ну, голубушка, а как свадьба? Как ваши молодожены? — продолжала та без всякого перехода. — Расскажите нам, старикам, как теперь венчаются.

Дверь широко распахнулась, и появилась запыхавшаяся Верочка, их младший редактор.

— Ой, Ольга Михайловна, не рассказывайте без меня, ладно? Я только в машбюро сбегаю.

Ольга не могла удержаться от улыбки.

— Тогда уж и Сергея Никанорыча надо подождать для полного комплекта, — сказала она. — Все равно он потом потребует подробного отчета об этом событии.

Сергей Никанорыч не заставил себя долго ждать. На пороге возникла его тощая, долговязая фигура в висевшем как на вешалке мятом костюме.

— «Пою тебя-я, о Гимене-ей!..» — воздев руки, дребезжащим голосом фальшиво пропел он.

Сергей Никанорыч (или просто Никанорыч, как звали его между собой все без исключения) не только не уступал по колоритности Искре Анатольевне, но был, пожалуй, самой яркой фигурой во всем издательстве.