Уинстон Грэхем - Фортуна-женщина. Барьеры

Кто-то дотронулся до моей руки. Джейн.

— Что, простите?

— Гамильтон спросил, долго ли вы еще пробудете на острове.

— Завтра я уезжаю.

Да Косса не скрыл удовлетворения:

— А как же… э… портрет? Ничего не вышло?

Я не удостоил его ответом.

— Я уже сказала, мальчик мой, — вмешалась мадам Вебер, — пусть это вас не волнует. Сама природа против. Слишком жарко. Тянет купаться, загорать… Не то что в прошлом году, когда у нас была одна светлая мысль — забраться в хижину эскимоса.

— Филип еще вернется, — ввернул Сандберг.

— Я рад, Тернер, что вы не окончательно забросили живопись, — сказал Лэнгдон Уильямс.

— О, да, — согласилась мадам Вебер. — Но я лично всегда говорила, что ему следовало бы написать портрет Леони.

Воцарилось неловкое молчание, прерываемое лишь звоном бутылки, которую поставил на стол слуга-итальянец. Дама в шляпе продолжила свой разговор с синьором Кастильони:

— Говорят, каждые двенадцать с половиной женщин из ста не получают от замужества никакого удовольствия. Хотела бы я знать, как это статистики оперируют половинками.

Я спросил Леони:

— А где Мартин?

Она впервые за все время подняла на меня глаза.

Я не отставал:

— Разве он не приехал с вами?

— А вы хотели бы, чтобы он приехал?

Обычный разговор, но почему-то все замолчали, словно на них направили дула пистолетов.

— Леони позвонила мне, — умиротворяющим тоном произнес Чарльз. — Я позаимствовал у синьора Кастильони глиссер и привез ее.

— Привезли… из Полтано?

— Да. Ей нужно забрать кое-какие вещи.

— О!

После небольшой паузы все опять стали есть и разговаривать.

— Что ж вы не прихватили Мартина? — пристал я к Сандбергу.

— У него сломано ребро. Придется полежать несколько дней.

Джейн была заинтригована.

— Вы говорите о приятеле Филипа, Мартине Коксоне? С ним произошел несчастный случай? А я и не знала.

— Ничего страшного, — заверил Сандберг.

— Конечно, у меня нет специального образования, — продолжала дама в шляпе, по-прежнему адресуясь к синьору Кастильони, — но когда делаешь поперечный срез общества, охотнее всего на вопросы анкеты отвечают экстраверты, а вы же понимаете, дорогой мой, что они из себя представляют.

Передо мной поставили следующее блюдо. Леони взглянула на меня и не отвела взгляд, когда он встретился с моим. В моих жилах бешено пульсировала кровь.

— Жалко, что вы мне сразу не сказали.

— О чем?

— Что он ваш…

— Что бы это изменило?

— Я бы не стал надеяться.

Она вспыхнула.

— Если бы вы знали, — продолжал я, — как я раскаиваюсь, что позволил ему снова войти в вашу жизнь.

— Все к лучшему.

— Да, наверное, это было неизбежно… раз вы питаете к нему такие чувства. Сегодня вечером вы вернетесь к нему?

— Да.

— Понимаю…

Джейн снова тронула меня за рукав.

— Мистер Уильямс спросил вас о Штатах.

— Извините, я не расслышал.

Он с улыбкой повторил вопрос.

— Нет, — ответил я, — там я не занимался живописью.

Послышался голос синьора Кастильони:

— Но, мадам, это вторжение в интимную жизнь женщины… американки, говорите вы? И многие признаются, что они фригидны? Значит, они сильно отличаются от итальянок, — он ухмыльнулся. — Итальянская женщина… как это звучит на английском жаргоне? — sauce piquante.

— Горчица, — подсказал Сандберг.

— Да, Чарльз, спасибо. Горчица.

Я вновь обратился к Леони:

— Что вы собираетесь делать дальше?

— Это зависит от вас.

— От меня?

— Разве вы не сказали, что пока вы живы…

— О, Господи! Да пусть делает, что хочет, меня уже тошнит от мести.

— Я… рада это слышать.

— Сегодня я зашел слишком далеко и перестал воспринимать доводы рассудка. Вы совершенно правильно пытались остановить меня, но я не слушал. Словно на меня нашло затмение. Но теперь… это больше не повторится.

Она каким-то странным тоном произнесла:

— Ах, Филип, если бы вы знали! — и замолчала.

— Продолжайте!

— Нет.

— Дорогие мои, — вмешалась Шарлотта Вебер, — вам не кажется, что разговор принимает несколько личный характер? Не то чтобы мы возражали, но… Дорогой мистер Уильямс, расскажите мне о вашей выставке в Париже. Я читала одну рецензию…

Слуга склонился над Леони, чтобы сменить тарелку. Он что-то спросил, и она обратила на него глаза, в которых сверкали искры. Когда он отошел, она отбросила со лба непослушную челку. Это напомнило мне Мартина, хотя оба эти жеста были совсем не схожи.

До сих пор я считал себя единственным за этим столом, кто был не способен поддерживать общую беседу, но оказалось, что Леони испытывает те же трудности. Она как будто хотела что-то сказать и боялась сказать слишком много. Это было написано у нее на лице.