Уинстон Грэхем - Фортуна-женщина. Барьеры

Так я стоял с кислой миной и продолжал беседовать с собой. Возможно, в тебе больше, чем ты предполагал, от Арнольда, а не от Гревила. Может быть, поэтому ты и не состоялся как художник. Должно быть, желание жить — удел тех, кто не хватает с неба звезд, а пошл, зауряден и стоит обеими ногами на земле.

Я продолжил свой путь.

Очевидно, на то, чтобы добраться до шоссе, у меня ушел добрый час. В конце концов мне повезло: мимо как раз шел автобус до Сорренто; я проголосовал, и явно ошарашенный моим видом водитель притормозил. Кондуктор помог мне забраться в салон; кто-то уступил место. На все расспросы я качал головой и только пару раз произнес: ”Accidente, accidente” [14] Несчастный случай (итал.). . Кто-то предложил купить мне билет, но я нашел в кармане смятую купюру в тысячу лир и оплатил проезд до Сорренто. А там можно будет взять напрокат лодку.

Не знаю, сколько миль до Сорренто, но это явно один из самых фантастических маршрутов в Европе. Здесь в сублимированной форме проявился гений итальянских дорожных строителей. На всем протяжении шоссе оно ни разу не удалилось от края пропасти в тысячу футов глубиной больше чем на шесть футов, а большинство поворотов так круты, что автобусу приходилось снижать скорость чуть ли не до нуля, чтобы не сорваться. Время от времени дорога ныряла вниз — к какой-нибудь рыбачьей деревеньке, а затем снова взмывала вверх.

Почти сразу меня начало мутить; этому способствовали сильная качка и скачущая за окном панорама воды и неба. Очевидно, сказалось и то, что за весь день я почти ничего не ел, кроме булочки и чашки кофе на завтрак. Меня несколько раз подмывало остановить автобус, но я удержался. Не прошло и десяти минут, как кондуктор принес из кабины водителя аптечку и настоял на том, чтобы прижечь рану и залепить пластырем.

Что и говорить, второе покушение на жизнь Мартина было верхом идиотизма. Достаточно было морального наказания. Внезапный порыв довести дело до конца был рожден потребностью раз и навсегда покончить кое с какими вещами, которые он олицетворял; однако порыв этот был с самого начала обречен на неудачу.

Я старался не думать о Леони и ее роковом замужестве, но тщетно. Ее история теперь представлялась мне совершенно в ином свете. Их поведение оказалось более оправданным, мое же — лишенным всякого смысла. Не то чтобы я считал брак святыней, но мне стало очевидно: несмотря ни на что, она все-таки любила его.

Не помню, в котором часу мы приехали в Сорренто. Солнце еще не село, и скалы желтели, как сливочное масло. Автобус остановился почти у самого причала. Я неверной походкой прошел по каменному пирсу, ощущая слабость и головокружение. К счастью, тошнота была не настолько сильной, чтобы вызвать рвоту.

Возле берега болталось несколько лодок; их владельцы мирно переговаривались между собой. Однако мое внимание привлекла стоявшая на приколе яхта; на ней суетились трое мужчин в плавках, еще двое натягивали паруса. По-моему, я уже видел эту яхту во время нашей с Мартином морской прогулки, поэтому я подошел и окликнул ее пассажиров.

Они оказались молодыми американскими парнями. Когда я сослался на несчастный случай, они охотно согласились взять меня с собой. Как раз через десяток минут яхта должна была отплыть на Капри.

Я сочинил для них удобоваримую версию. Один американец дал мне пару плиток шоколада. Мы как-то преодолели водное пространство, и с наступлением сумерек я уже сидел в гондоле фуникулера, соединявшего порт с городом Капри.

Я безучастно смотрел вниз, на мерцавшую огнями гавань — Неаполь в миниатюре. Вот-вот должен был открыться курортный сезон, и в каждой приморской таверне на полную мощность включили магнитофон. Рядом со мной о чем-то болтали две пожилые женщины с многочисленными пакетами. В соседней гондоле яростно спорили из-за пойманной рыбы двое французских туристов.

Мне вспомнились слова Леони о Мартине и Гревиле, сказанные ею в церкви. Тогда я не обратил на них внимания, но теперь они вспыхнули в мозгу как продолжение спора. Она сказала, что Мартин с Гревилом существовали в разных мирах, на разных нравственных уровнях — кажется, так. И еще: только бурная реакция Гревила заставила взглянуть на бесчестный поступок Мартина сквозь увеличительное стекло, лишила вещи меры и пропорции, представила Мартина более значительным, чем он был на самом деле. Правильно ли я понял? Вульгарное уголовное деяние возвысилось чуть ли не до преступления века. Нарвись Мартин на заурядного обывателя, обман доверия (впрочем, в этом случае он вряд ли мог состояться) имел бы ничтожные последствия. По-видимому, трагедия была обусловлена столкновением двух жизненных позиций. С тех самых пор, как Мартин счастливо избежал разоблачения и ареста, он оказался вынужденным барахтаться в слишком глубоких для себя водах.