Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

— Вы полагаете, что традиционная манера письма лучше?

— Нет, я вовсе этого не сказала, — Мэри Филдинг запротестовала так горячо, словно ее уличили невесть в чем.

— Ага, — Билли понимающе кивнул. — А вы, мистер Рафферти?

— Что — я?

«Надо узнать, что же этот пачкун сам успел сделать».

— Вы тоже пишете в традиционной манере?

— Он просто обязан это делать, — Мэри Филдинг отвечала за Рафферти. — Литературный критик не может себе позволить каких-то отклонений от принятых норм.

— … И стандартов, — добавил Билли с самым простодушным видом. — Но я очень благодарен вам, мистер Ра… фферти, за информацию.

Умненький мистер Рафферти опять скромно улыбнулся в свои холеные усики.

— Кстати, миссис Филдинг, — Билли спохватился, словно вспомнил чрезвычайно важную весть, — я видел ваши стихи в «Скрибнерс». Это великолепно!

Оттопыренные уши миссис Филдинг, полуприкрытые короткими волосами, стриженными, как всегда, то ли под пажа, то ли под Пьеро, порозовели.

— Вы в самом деле так думаете, мистер Коули?

— Что вы, мэм! Оттого-то у меня и все неприятности, что я всегда говорю только то, что думаю.

На следующий день он навел справки о Брайтуэе. Лоуэлл знал его только понаслышке.

— Зачем он вам понадобился, Билли? Да мало ли что литераторы говорят за спиной друг у друга.

— За спиной? Не знаю, что он еще там говорил и за спиной, но статью-то его обо мне вы читали?

— Разумеется. Но за нее вы должны поблагодарить его. Лучшая реклама — это ругань вот в таком стиле.

— Может быть. А что же он все-таки говорил, кроме той паршивой статейки?

Билли подумал, что зря он не завел здесь себе если не хороших друзей, то просто хороших знакомых. Он знал только одну Мэрджори Янг, которая здесь, к сожалению, и раньше не жила.

И тогда он вспомнил старика Робинса. Еще когда в прошлом году он бродил с Мэрджори по Лонг-Айленду, его не покидала мысль: а что, если нанести визит Робинсу? Теперь же Билли каким-то чудом разыскал в записной книжке телефон Робинса и позвонил ему. Робинс, к счастью, оказался в Нью-Йорке, оказался в своем доме на Лонг-Айленде и снял трубку. Он помнил Билли Коули и согласился принять его.

— Я с интересом прочел ваш роман, — Билли подумалось, что человек с такими глазами просто не может врать. — Мне он понравился. В этой вещи много поэзии. Гораздо больше, чем в иных стихах. Знаете, я ни от кого не скрывал своего мнения относительно прозы — это самая последняя вещь, за которую стоит браться литератору. По мне — что беллетристика, что газетные репортажи, все едино, разницы большой нет. Но вы, я должен признаться честно, поколебали мои убеждения. Проза, оказывается, может быть и высокопоэтичной.

— Да, но очень многим не нравится мой стиль, — осторожно заметил Билли.

— Плюньте! Любая гениальна вещь рождается, как парадокс, а умирает, как банальность. Пройдет какое — то время, и ваши хулители наперебой станут восхвалять вас. Если, конечно, вы не бросите писать, — старик хитро улыбнулся.

Билли уехал домой успокоенным. Слова Робинса значили для него чуть ли не больше, чем несомненный читательский успех.

В Таре его ждало еще одно письмо от Джессики Фонтейн.

«Билли, я должна тебе сказать, что ты — сукин сын. Я всегда знала, что ты был паршивым нытиком, но никак не ожидала, что ты ко всему прочему окажешься и таким подонком. Мало того, что ты изобразил меня в своем бредовом романе, ты еще имел наглость рассказать этому щелкоперу из «Атланта Стар» обо мне. Я не очень мстительна, но оставляю за собой право на ответный удар. Кстати, один из моих знакомых, увидев на фото в той же «Атланте Стар» твою волосатую грудь, выразил сомнение в том, что волосы настоящие, а не накладные — все так и будут считать, как бы ты ни оправдывался, что своего гнилого Джеффри Драйдена ты списал с себя. Хотя я и знаю, что волосы у тебя на груди настоящие, но в последнее время тоже стала сомневаться в этом».

Это письмо задело его, он должен был признаться себе в этом. Билли разыскал номер «Атланты Стар» с тем злополучным интервью. Все правильно, ворот рубашки широко распахнут, видна волосатая грудь, так как снимок получился довольно четким. Надо будет отыскать этого знакомого Джессики Фонтейн и набить ему морду.

Словно выполняя свою угрозу использовать право на ответный удар, Джессика появилась в новом фильме, который они опять смотрели втроем: Конни, Генри и Билли. Теперь уже тема была не ковбойская, она связывалась с криминальной историей, очень незамысловатой. Джессика (или ее героиня, Билли даже не разделял их) и молодой человек со светлыми усиками любили друг друга, но тут возник злодей, тоже влюбленный в Джессику (или героиню). Мало того, что этот тип похитил драгоценности в доме героини (Билли с удовольствием переносил на мисс Фонтейн все качества этой слащавой дурочки), так он еще подбросил драгоценности молодому человеку со светлыми усиками (типичному кретину, по мнению Билли). Дело кончилось тем, что молодого человека зацапали полицейские, он был препровожден в тюрьму, опозорен в глазах родителей девушки. Но только не в ее собственных глазах. Обманом она вынудила злодея, погубителя своего возлюбленного, признаться во всем, причем, признание это он произнес вслух. Про то, что это именно он подбросил украденные драгоценности, слышали родители девушки — размещенные за какой-то занавеской, как того и требовали законы идиотского жанра.