Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

За ужином они едва разместились в столовой — все вдесятером. Скарлетт о себе рассказывала мало. Она только выразила сожаление, что Сьюлин не смогла побывать на родине их отца и что сама она, Скарлетт, тоже вряд ли сможет побывать там в ближайшее время.

— Там прекрасный, ровный климат, Сьюлин, — говорила Скарлетт, вовсе не уверенная в том, что она не произносила те же или очень похожие слова несколько лет назад, в свой последний приезд в Тару. — Я все никак не могу привыкнуть к нашей джорджианской жаре. Там, в Ирландии, болота совсем не источают болотной вони, и на них не водятся змеи. Да, змей там нет, но люди более дикие, чем в Джорджии.

Сьюлин показалось, что у Скарлетт появился акцент, что она стала говорить отрывисто и резко.

Ретт Батлер большую часть времени молчал, а если и говорил, то вполголоса или даже шепотом, в основном беседуя о чем-то с Кэт, сидевшей рядом с ним.

Элла, Сюсси, Марта и особенно Джейн, семилетняя дочь Уилла, во все глаза смотрели на темноволосую и зеленоглазую незнакомку, которая вовсе не терялась в чуждой ей обстановке и спокойно встречалась взглядом с каждой из них, чтобы через несколько секунд перевести взгляд на Ретта.

Скарлетт принялась расспрашивать Уилла о состоянии дел в Таре, о том, сколько акров удалось еще вспахать и засеять из находившихся под парами. Ее удивляло падение цен на хлопок и кукурузу.

— Раньше здесь самая большая плантация была у Тарлтонов, — вспомнила она.

— Сейчас нет смысла вспоминать о том, какие у кого были плантации, Скарлетт, — сказал Уилл Бентин. — Самая большая ферма в округе сейчас у этих негров Бетчеллов, что купили усадьбу и дом Калвертов. Их там человек пятнадцать поселилось, если не больше. Так вот они почти всю бывшую плантацию и обрабатывают, а это, почитай, акров триста пятьдесят будет. Выращивают, конечно, один хлопок. У них весь урожай на корню агенты-янки скупают. А уж после них мы с Уэйдом будем да с нашими работниками. У нас, конечно, девять семей арендаторов, так что те сто двадцать акров, которые они обрабатывают, полностью нашими считать нельзя. И все-таки почти вся земля, что ваш батюшка когда-то скупил, обрабатывается. А Тарлтоны что? Они, конечно, тоже издольщиков держат и работников к себе пустили. Но все равно не то. Едва ли половину того обрабатывают, что раньше было. Но у миссис Тарлтон зато конный завод процветает. Оно, может быть, и разумно по нынешним временам. К ней за лошадями отовсюду приезжают: из Атланты, из Чарлстона, Мемфиса, даже из Филадельфии.

— А что о Фонтейнах слышно? — спросила Скарлетт.

— Фонтейнов осталось только Алекс со своей Салли, да детишек у них трое уже. Тони, говорят, все в Техасе. Скот там перегоняет. Отчаянный, конечно.

Скарлетт вспомнила Тони с его серебряным седлом, с его револьверами за поясом, в широкополой шляпе, в сапожках на высоких каблуках. В последний раз он навещал ее в Атланте.

— Все Фонтейны были отчаянными. Что ж, округу нашу не один он покинул.

— Понятно. Изменилось тут многое, и не всем это нравится.

— Уж это верно, — заговорила Сьюлин. — Кто бы раньше мог подумать, что самая большая ферма в округе будет у негров. Соседи-фермеры на них посматривают косо. В прошлом году у них несколько тюков хлопка сгорело. Раньше такого не случалось, разве что в войну только.

Скарлетт тоже заговорила о Таре. По ее мнению следовало бы нанять побольше работников, а не пускать издольщиков. Рабочих рук всегда должно хватать, ведь не всем неграм нравится брать на себя ответственность за будущий урожай, за его продажу. Все вернулось к довоенным временам, янки ничего не смогли поделать с Югом — тут Сьюлин поддержала ее, заявив, что она всегда была уверена в крахе Реконструкции.

Уэйд в отличие от Уилла, помнившего как когда-то, полтора десятка лет назад именно Скарлетт вдохнула жизнь в Тару, относился к поверхностным, по его мнению, замечаниям матери менее терпимо. Его просто коробила та самоуверенность и легкость, с которыми она походя расправлялась со всеми проблемами Тары, Джорджии и всего Юга.

Но он уже привык сдерживать себя, не давая выхода своему гневу или раздражению. Всегда ровный, не проявляющий внешних признаков агрессии, Уэйд мог показаться человеку, мало знающему его, покладистым и даже слабовольным. Однако в действительности все было не так. Стоило повнимательнее присмотреться к этому парню, и за мягкой, застенчивой даже улыбкой проглядывали недюжинная воля и несокрушимое упорство. Уэйд был бесконечно терпелив, он мало чего боялся в этой жизни — может быть, потому, что смутно помнил о многих страхах своего детства и чисто неосознанно научился презирать все страхи.