Томас Харди - Грустный гусар из Немецкого легиона

Молчали оба. Шли рядом — и молчали…

И только теперь, в молчании (когда, даже находясь с кем-то рядом, слушаем мы только себя), она, Филлис вдруг опомнилась! Ведь по этой дорожке, вдоль ограды, ходил к ней он… Маттеус.

В самом деле! Уязвленная признанием того, кто целый год считался ее женихом и кто встретил другую, только теперь вспомнила она, что встретила и она тоже… и что она тоже… полюбила по-настоящему!

А потому вдруг от ее, Филлис, обиды на Хамфри Гоулда осталось сейчас… ну, совсем, совсем чуть-чуть.

…Да, конечно, она, Филлис (мисс Гроув), была хорошим человеком. Ибо другая на ее месте все-таки разозлилась бы на Хамфри Гоулда. Как же: она, невеста, во имя долга перед женихом отказалась от своего счастья, а он, когда уже счастья своего ей не вернуть, отказывается от нее самой. От своего слова! Как будто и не он, Хамфри Гоулд, просил ее руки.

Но нет! Она, Филлис, все вспомнив о себе… нет, она не смогла упрекнуть. Потому что — поняла! Потому что Хамфри… Ведь он, Хамфри, полюбил!

И ей сейчас… ей, Филлис, даже захотелось сейчас признаться ему тоже, что полюбила — и она! Да, все так: он полюбил другую… она — другого… Ах, нет, нет! Ведь они с Хамфри не подружки. А рассказать ему, что не бежала с другим, с любимым ею человеком, из чувства долга… Что, мол, осталась она потому, что осталась верна данному ему, Хамфри Гоулду, слову… Нет, это значит призвать и его, Хамфри, к тому же… О, нет!

Так она, Филлис, думала… Но что сказать? Что сказать тому, с кем она сейчас, под гордым взглядом отца, вышла на прогулку как с будущим мужем, но кто мужем ее стать отказался?

Филлис остановилась. И как вроде к чему-то прислушалась. Будто мог сейчас прозвучать и другой голос… Оттуда… По времени — уже с другого, с французского берега. Голос Маттеуса! Будто только сейчас, вопреки своему характеру, он, Маттеус, все же упрекнул ее… Что она — не бежала с ним!

Вслушиваясь в себя, она все еще так стояла, когда, наконец, Гоулд заговорил. Он, Хамфри Гоулд, обычно такой в разговорах непринужденный, теперь выговаривал слова с трудом.

— И вот, милая мисс Гроув, я прошу вашей помощи. Да, Филлис, прошу у вас совета! Все дело в том, что девушка, о которой я вам признался, — она из семьи хотя и достаточно богатой, но с которой отец мой породниться не захочет. Уж я-то его убеждения на этот счет знаю! Не буду сейчас говорить о них, этих его убеждениях. А только — так-то, вдруг, нет, сразу он не согласится! А я бы не хотел — без его благословения. Не хотел бы шума. И вот. Если бы, Филлис, вы написали ему. о том, что не хотите больше связывать себя этой помолвкой, что отказываете мне. Ведь и в самом деле, Филлис. Да, слишком долго я не приезжал. В глазах общества — непростительно долго! А потому вас, Филлис, все поймут правильно, симпатии общества будут на вашей стороне. И тогда мой отец увидит, что после такого, после вашего, Филлис, вполне справедливого отказа от меня, какая девушка из хорошей семьи — хорошей по понятиям моего отца — какая пойдет за меня?..

Гоулд выпрямился, и голос его — окреп: наконец смог он все объяснить!

— И тогда отец — согласится! Ничего ему тогда не останется, как согласиться. И он успокоится. Иначе же. Если я женюсь на этой девушке без его разрешения, он может. Его здоровье может окончательно пошатнуться!

Филлис выслушала этого человека — и голова у нее, что называется, пошла кругом. Да нет — закружилась и в самом деле, Гоулд едва успел ее, мисс Гроув, поддержать.

…Но обратно, к дому, они все же шли не под руку. Не так, совсем не так, как ожидал их увидеть доктор Гроув.

«Вот как он жалеет своего отца! — в смятении думала Филлис. — А о том, что теперь будет с моим, он, кажется, и вовсе не задумывается!»

О побеге гусар узнали в деревне не сразу (полк жил своей, достаточно замкнутой жизнью).

Побег этот оказался неудачным. Потому что беглецы были гусары, а не моряки… Плыли ночью — и высадились все же на земле английского королевства, на Джерси. Как известно, остров Джерси находится совсем близко от континента — и это довольно большой остров. Во всяком случае, его берег, наверное, увиделся беглецам далеко простертым в обе стороны (насколько было можно видеть на рассвете), и они решили, что это и есть французский берег.

Увы! Солдаты английской береговой охраны сразу поняли, почему йоркские гусары оказались здесь. И сдали дезертиров властям. Всех четверых.

Правда, потом, когда их судило полковое начальство, Маттеус и Христоф заявили, что двоих своих товарищей склонили к побегу именно они… И тех приговорили лишь к розгам.