Наталия Экономцева - Точка Женщины

Мама встает и резко дергает бумагу на себя. Папа даже не успевает убрать руку с карандашом, который чертит поперек листка кривую тонкую линию.

— Посмотрите на этого человека, — строго говорит мама. — Посмотрите на него внимательно.

Мы с бабулей смотрим на папу во все глаза, но не видим ничего нового. Он взлохмачен, осыпан крошками торта и очень, очень удивлен.

— Я надеюсь, вы помните, что этот человек в отпуске? — сурово продолжает мама, и мы с бабулей одновременно киваем ей в ответ.

— Раз он в отпуске, он должен отдыхать. Так что считайте, что я вас предупредила: если кто-нибудь привезет и отдаст ему в руки хотя бы один листок бумаги… — на этом месте мама делает выразительную паузу, — будет иметь дело со мной.

Папа бледнеет. Даже бабушка, которая за все лето ни разу не уехала с дачи и при всем желании не сможет ничего привезти, заметно нервничает. Мама смотрит на меня не отрываясь. Я молчу. Папа кашляет.

Не волнуйся, пап. Я привезу тебе маленький разлинованный блокнот. Ты сможешь его очень быстро спрятать в карман, и мама ничего не заметит. А я тебя не выдам. Помнишь, как мы сказали, что никогда не видели девочки в розовом платье, когда вечером ее родители пришли к нам читать нотации? Может, к вечеру ты и правда забыл и девочку, и жирного червя, и даже наш замок, построенный на берегу реки. Да и тот вечер, когда ты сказал, что в жизни не видел этой девочки в грязном розовом платье, наверняка давным-давно исчез из твоей памяти, но я его помню как вчера, верь мне.

Я его помню еще и потому, что именно в тот вечер приняла к сведению, что при помощи иллюзий человеческой памяти правда легко превращается в неправду и наоборот.

Если я скажу вам, что жду того, кто никогда не будет моим, я не скажу ровным счетом ничего. Я застываю в ожидании. Правда, в моем положении это не так уж сложно. Я не могу считать минуты, глядя на часы, но ничего не мешает мне считать вдохи и выдохи. Это совсем несложно.

Через сто шестнадцать вдохов мама уходит «пройтись и развеяться» — может быть, она пошла курить? Еще через тысячу триста четыре вдоха она возвращается. И даже мне понятно, что развеяться у нее не получилось: мама приходит такая же каменная, как ушла.

Через восемьсот двадцать вдохов появляется медсестра. Она что-то измеряет, записывает и сравнивает. Но она не приводит с собой того, кто никогда не будет моим, и не приносит воды, а больше, если честно, меня сейчас ничто не интересует.

Через сорок семь вздохов папа жалобно говорит:

— Дышать нечем. С этим надо что-то делать!

— Например, что? — язвительно уточняет мама.

После этого они молчат ровно шестьсот вздохов. Но жара становится все нестерпимее, и только я знаю, в чем причина того, что температура не снижается даже с заходом солнца. Все просто: тот, кто никогда не будет моим, вспоминал обо мне сегодня ночью. Может быть, он тоже считал вдохи и выдохи, представляя, как войдет ко мне в комнату. Как наклонится и поцелует меня прямо в губы. И после этого огонь пробежит по моим венам, я открою глаза и сяду в кровати. И пока я буду протирать глаза и улыбаться, вода, в которую мама поставила цветы, закипит, а банка лопнет и разлетится на тысячи мелких осколков. Я совсем не завидую медсестре, если она окажется поблизости.

Я скажу ему:

— Ты пришел как раз вовремя. Раньше я обижалась и злилась, но сейчас прошло и то и другое. Так что пора.

— Конечно, пора, — скажет он и возьмет меня на руки.

А может быть, ничего не скажет, а просто уведет меня отсюда, и, если моя железная коробочка из-под печенья, разрисованная заснеженными домиками, осталась невредимой, я покажу ему, что находится внутри.

Через пять тысяч триста семьдесят четыре вдоха родители уходят обедать. И почти сразу — через пятнадцать вдохов — дверь снова скрипит и открывается. Кто это?

Это не мама и не папа: слишком уж осторожно крадется. Это не медсестра: ее туфли стучат каблуками. Это не врач: от него за версту пахнет лекарствами. И тем более это не тот, кто никогда не будет моим: его шаги я узнаю из всех шагов на свете. Незнакомые шаги приближаются ко мне, а потом мужской голос говорит:

— Ну, здравствуй.

И потом:

— Узнаешь меня?

Если бы я могла, то спряталась бы под одеяло с головой. Это вчерашний подозрительный тип.

Проваливай! Я не знаю, зачем ты сюда приходишь, но я жду не тебя, так что не мешай мне. Кажется, твой брат в соседней палате? Иди к нему, говори с ним и морально поддерживай. Моя большая любовь сгорела несколько дней назад у меня на глазах, а вместе с ней — моя маленькая квартира в доме без лифта, так подумай сам: до тебя ли мне? Уходи и осторожно закрой за собой дверь, чтобы она не скрипела. А я никому не скажу, что ты покидал свой пост в соседней палате, обещаю.