Наталия Экономцева - Точка Женщины

Мама этого не чувствует, и когда подозрительный тип хочет сбежать, она даже пытается его удерживать.

— Я пойду, мне пора, — говорит он.

— Ну что вы! Вы совсем не мешаете.

Мам, его ничуть не волнует, мешает он тебе или нет, ты вообще слушаешь, что тебе говорят люди, или довольствуешься своими собственными мыслями?

— Я еще как-нибудь зайду…

— Конечно, приходите. Ей будет приятно. Вы говорили с ней? Она все слышит!

— Ээээ, нет, не говорил. Я не знал.

— Хотите сейчас поговорить? Я могу пока выйти…

Нет, мам, перестань. Что ты затеяла? Закрой за ним дверь и дай мне полежать спокойно.

— Извините, мне и правда пора, — смущенно отвечает тот, кто так понравился маме. Похоже, ему и самому неудобно, но мама, конечно же, этого не видит.

— До свиданья. Приятно было познакомиться.

— Ну да, конечно, — хмыкает он. А потом дверь скрипит и открывается. Он уходит, а мама остается.

Мам, я никогда в жизни не видела этого типа, верь мне. Но надо признаться, мне очень понравилось, как ловко он от тебя смылся.

Этот мужчина похож на сказку. Его волосы цвета воронова крыла, его жилет переливается всеми цветами радуги, но его глаза сияют еще ярче. Ему хлопают так, что тонкие лепестки южных цветов в мгновение ока осыпаются со своих стеблей. Мне четырнадцать, и мы с мамой на море смотрим выступление фокусника. Мы отдыхаем с ней вдвоем, потому что папа в Москве заканчивает диссертацию, и тревожить его нельзя ни в коем случае.

Мы смотрим с ней выступление фокусника, и мама недовольно морщится. Она уже водила меня в археологический музей, местную картинную галерею и на развалины. Она проследила за тем, чтобы я прочитала шесть нудных книг из летнего списка по литературе. Она самым тщательным образом повторила со мной курс математики за восьмой класс, но после этого мама дала слабину — она разрешила мне смотреть на фокусников. Нет никакого сомнения в том, что она уже раскаивается в своем крайне необдуманном решении, но так же нет и сомнений в том, что увести меня в середине представления не получится.

Маленькая сцена, возведенная прямо на берегу рядом с нашей гостиницей, ярко освещена. И мама — единственная из всех — не хлопает, когда фокусник достает из шляпы голубей, и не ахает от ужаса, когда он в мгновение ока опускает на шею добровольца из зрительного зала маленькую, но очень острую гильотину, и вот чудо — гильотина падает, а голова остается на месте.

— Дешевый трюк, — достаточно громко говорит мама, — на самом деле острая средняя часть не упала! Если рассчитать скорость свободного падения, будет понятно…

Ее никто не слушает.

Мы возвращаемся в гостиницу, но волшебство кажется слишком близким, чтобы я могла заснуть. Когда мамино дыхание становится глубоким и ровным, я вылезаю из-под одеяла, натягиваю джинсы и бесшумно выскальзываю за дверь. Я обхожу гостиницу вокруг и приближаюсь к черному ходу, где с самого утра стоит потрепанный «Опель» фокусника. Он сам сидит рядом с сигаретой в зубах. И в свете бледно-желтого фонаря ясно видно, что волосы сказочного мужчины начинают редеть на лбу. Его руки маленькие и красные, а под ногтями грязь. А на жилете, который сейчас и не думает переливаться, а тускло тлеет под фонарем, — большое масляное пятно. Прямо посередине. Еще бы — когда целый вечер жонглируешь факелами и глотаешь огонь, немудрено и запачкаться.

Я молча смотрю на фокусника. Фокусник смотрит на меня.

— Никогда не подпускай чужих слишком близко к своим сказкам, — говорит бабуля, нанося на ногти второй слой бледно-розового лака. — Добра от этого не будет, ты уж мне поверь.

Все так же молча я киваю фокуснику и возвращаюсь в гостиницу. И только у дверей номера мне становится понятно, что ключ остался внутри, и, чтобы войти, придется разбудить маму.

Я тихонько стучу, так толком и не придумав, что буду ей говорить. Но мама ничего не спрашивает. Так в четырнадцать лет я понимаю, что есть истории, в которых совершенно никому не хочется докапываться до истины.

На следующий день мы снова идем на представление фокусника. Он все так же хорош, и ему хлопают все так же яростно. Но когда он опускает маленькую, очень острую гильотину на шею зрителю, наступает мертвая тишина, и только волны продолжают невозмутимо накатывать на берег. А голова добровольца падает на сцену и с глухим стуком катится по ступеням.

— Этого не может быть! — говорит наутро бледный фокусник местной милиции. — Острая часть гильотины всегда остается сверху, попробуйте рассчитать это сами…