А потом он берет меня за руку и ведет домой, чтобы она ненароком не научила меня чему-нибудь ужасному.
— Пойдем отсюда. От этой грязной девочки можно ожидать чего угодно.
Он так и говорит, верьте мне. И до самого дома держит меня за руку очень крепко, потому что я маленькая и меня надо защищать.
Так в шесть лет до меня доходит, что правда и неправда — вещи очень относительные. Хотя будем откровенны: слово «относительный» пока еще слишком длинное, чтобы я смогла его четко произнести.
Я узнаю, что наступило утро, когда со скрипом открывается дверь и звонкие каблуки молодой медсестры входят в комнату.
— Вам цветы прислали, — безо всякого выражения говорит она и, предупреждая возможные вопросы, добавляет: — Вазы нет. Но можете в столовой попросить банку.
И все. Дверь закрывается. Мама задумчиво шуршит оберточной бумагой. Ну же, мама, скажи, кто их прислал! Мне никогда в жизни не присылали цветов, но в кино в букете обязательно бывает маленькая белая карточка. Поищи, может, и здесь есть такая? А если нет, то хотя бы расскажи мне, какой он.
Я знаю, что мы обе думаем сейчас об одном и том же мужчине — о том, кто никогда не будет моим. Расскажи мне, какие это цветы, и я буду знать наверняка. Я узнаю его букет из тысяч, из миллионов букетов, верь мне. Всего несколько слов! Скажи, что ты видишь!
Но, конечно же, мама не делает ничего подобного. Она молча выходит и молча возвращается, со звоном ставит на стол банку с водой и запихивает в нее букет. Мама, ты случайно не налила немного воды для меня? Совсем чуть-чуть, ведь я даже не знаю, сумею ли я ее проглотить, но попробовать всегда стоит, правда? Неужели ты не чувствуешь, что воздух раскалился прямо с утра и с каждой минутой становится все горячее?
Дверь открывается.
— Тридцать два градуса с утра. Ты представляешь? Никакие нервы не выдерживают! — это папа.
Давай, пап, помоги мне еще раз. Посмотри на цветы и спроси, откуда они взялись. Заставь ее произнести это вслух. Поговорите же со мной, в конце концов, вам ведь сказали, что я все слышу!
— Как у вас тут? Врач сказал, что без изменений… — Папа вздыхает.
Как это без изменений? Пап, ты что, не видишь цветов? Ты вообще видишь хоть что-нибудь, кроме своих листков, исписанных многоэтажными формулами?
Папа молча садится рядом со мной, и через несколько бесконечных тихих минут мне приходится признать: он ничего не заметил. Это ничего, все будет хорошо, говорю я себе, но уговоры не помогают. Мне прекрасно известно, что ничего хорошего не будет. Я лежу тут без движения пять дней, вернее, уже шесть. Мой папа не видит ничего, кроме формул. Моя мама умеет курить ночью у открытого окна, но моментально превращается в безупречную статую, когда знает, что хоть кто-нибудь ее видит. А тот, кто никогда не будет моим… Он сидел со мной рядом и держал меня за руку, но чуда не случилось. Я не открыла глаз, не встала и не бросилась ему на шею. Меня не излечила даже моя большая любовь, так есть ли смысл на что-нибудь надеяться?
Мне так обидно, что сердце готово разорваться в мелкие клочья.
— Что это? — вдруг говорит папа.
Неужели он заметил цветы? Неужели?
— Что это? — повторяет он. — Посмотри, она плачет…
И он дотрагивается пальцем до моей щеки, по которой медленно ползет слеза.
Я никогда не думала, что несколько слезинок могут произвести такой переполох в палате интенсивной терапии. Хлопает дверь, мама бежит за врачом, и начинается головокружительная суета. Но время идет, мои слезинки высыхают и становится понятно, что ничего не изменилось. Просто реакция тела. Я умею плакать, но я по-прежнему не могу открыть глаза.
Мне двадцать три, и летом каждые выходные я приезжаю на дачу. Я привожу сливочный торт в коробочке для родителей и пастилу в бумажном пакете для бабули. Я очень горжусь своей первой работой в компании, которая продает шоколад. Я всего лишь отвечаю там на телефонные звонки, но родители этого не знают. Они только знают, что я горжусь, и этого им вполне достаточно.
— Ну что, началась сладкая жизнь? — спрашивает бабушка, откусывая пастилу.
— Какие там перспективы? — интересуется мама.
— Н-дааа, — произносит папа, роняя крошки от торта на листок, исписанный мелкими цифрами.
Мама смотрит прямо на него и становится понятно, что ее терпение на исходе. Она не выносит, когда за столом читают, говорят с набитым ртом и тем более доказывают теоремы. Она смотрит на папу, но он продолжает жевать и писать, роняя крошки на пол, на колени и на мятый, вырванный из школьной тетради листок.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу