Марина Юденич - Доля ангелов

— Мы свернули?

— Только что. Тут и вылезли эти… Ну да фиг бы с ними. Я подумал, вы хотели в точности повторить маршрут. Потому и выбрал второй.

— Антон ехал именно так?

— В точности этой дорогой.

— Хорошо. Поезжайте дальше.

Дорога между тем совершенно деревенская, узкая, местами — извилистая, кое-где в густой зелени видятся одинокие крыши домов.

Глухомань.

«Потом я вдруг очутился… на проселочной дороге, ухабистой, узкой. И — вязкой. Потому что дождь. Очень сильный. Ливень. Пелена воды застилала лобовое стекло».

Дождя определенно не было, но дорога — похоже — та самая.

— Послушайте, вы, случайно, не помните, когда в прошлый раз везли сюда моего мужа, шел дождь?

— Не помню. Впрочем, возможно. Дело было ночью. Он отправился в путь сразу из аэропорта.

— Да, я знаю… Вы, случайно, не застряли ни в какой яме?

— Застряли? С чего это вы взяли, мадам? Я хорошо знаю эту дорогу. Она далеко не люкс, но таких рытвин, чтобы застрять… Нет. Ничего подобного.

— Да. И машина у вас вполне приличная.

— Не жалуюсь.

А вот Антон, помнится, жаловался на что-то допотопное, готовое вот-вот развалиться в ближайшей луже.

Авторский вымысел или состояние души? Теперь уже не понять.

Да и не важно.

Дорога тем временем упирается в помпезные кованые ворота. Широко распахнутые, между прочим.

Я помню, у Антона все было иначе.

Оказывается, помню наизусть.

«Дорога между тем уперлась в ворота.

В хилом мерцании фар разглядел кованый узор. Даже издали было понятно — старинный.

Выходило — приехали. А вернее, приплыли. Вот уж действительно.

Посигналил. Подождал. Снова нажал на клаксон. Тишина. Только дождь монотонно барабанил по крыше, бился о стекла. Выходить не хотелось, хоть режь. Понимал, однако ж, что надо.

…Воздух был… Именно! Пропитан свежестью, ароматом мокрой травы… Точно так, как почудилось давеча на пустынной улице, залитой неживым неоновым светом.

…Основательно хлюпая в дорожной вязи, подобрался к решетке вплотную, уцепился — для верности — руками и даже лбом приложился к холодному, мокрому железу.

…Зябко.

И сразу — будто от холода прояснилось в голове — осенило.

Кладбище! С ударением на «и»…»

Снова — вымысел.

Потому что распахнутые ворота гостеприимно приглашают скорее уж под сень тенистой парковой аллеи.

Велика ли, впрочем, разница, если вдуматься?

Стараюсь не думать.

Дорога посыпана гравием, по обеим сторонам — аккуратно подстриженный кустарник, цветы в потемневших от дождя каменных вазах, огромных, замысловатых, на вычурных ампирных ногах.

И кружевная тень от старых раскидистых деревьев.

Это было у Антона, определенно было. Как-то так или очень похоже.

Дорога спешит слегка под уклон, и вот он в буйной зелени листвы — маленький замок Manoir, простой, сдержанный, без каких-либо архитектурных изысков. Только кокетливые башенки по углам.

Напротив — массивное здание.

Я уже знаю, что это такое — ферма. Или хозяйственный двор, перестроенный в «римские комнаты».

Бывшая вилла бывшей императрицы где-то здесь, в толще плодородной земли.

Оглядываюсь в поисках чего-то обязательного, обещанного мне наверняка, и нахожу немедленно: обломки дорических колонн, какие-то старые серые камни.

Между фермой и Manoir — просто земля и пара раскидистых деревьев.

Только и всего.

Авто меж тем аккуратно — не сразу замечаю остановки — тормозит у распахнутых дверей Manoir.

Вернее — перед дамой на пороге, в проеме распахнутой двери.

Угрюмый возница сейчас являет чудеса любезности, покинув салон, распахивает дверцу передо мной.

— Bonjour, madame Gabriel.

Это — хозяйке. Французский, кстати, не слишком хорош. Что-то бьет по ушам, какой-то отчетливый акцепт. Не русский, однако.

Что странно.

— Приехали, мадам.

Это — мне.

Он сам извлекает мою сумку из багажника, со знанием дела направляется в дом.

Количество обслуги здесь, похоже, ограничено. Если не сказать — сведено до минимума.

Что ж, предупредительной роскоши «Ritz» никто и не обещал.

О нет! О «Ritz» лучше сейчас не думать, о «Ritz»… и вообще обо всем, что впереди.

А все внимание — прошлому. Надеюсь, последний раз. Очень хочу надеяться.

Дама на ступенях — воплощение дежурной любезности.

Британской, кстати. Никак не французской.

«Неподвижная верхняя губа» — совершенно в традициях туманного Альбиона — слегка растянута в подобие улыбки. Размер и степень приличествующего случаю оскала, вне всякого сомнения, заложены с детства, притом на рефлексивном уровне, в какой-нибудь закрытой школе для девочек.