Марина Юденич - Доля ангелов

Впрочем, должна сказать, что поначалу — узрев наши пьяные физиономии в роскошной королевской столовой, готовые притом немедленно вкусить всего, чем пожелали потрясти заезжего гения коньячные магнаты, — бедный малый несколько оторопел.

Но сдержался.

— Могу я взять на себя смелость спросить, какие именно напитки вы употребляли в течение последнего времени? Это необходимо, чтобы правильно подобрать…

— Можете не усердствовать, старина. Мы понимаем, зачем вам это необходимо. И нет ничего проще, чем удовлетворить ваше любопытство. Ответ короткий: «Richard Hennessy».

— О! — Тонкие брови на бледном лице слегка подались вверх, выражая одновременно восхищение и некоторое удивление. Последнее, надо полагать, касалось количества. Он не сдержался. — Могу я также спросить, как много, месье?

— Можете. Ровным счетом две бутылки. Без малого. Помнишь, мы угощали стюардессу…

Последнее было обращено ко мне.

— Две бутылки?

— Совершенно верно. Всего их было три. И знаешь, приятель, если ужин будет приличным, так и быть, третья — твоя.

— Нет, что вы, месье, это слишком широкий жест.

— Твоя. Решено. А теперь — огласите приговор…

Он отрешенно задумался на пару минут, потом началась беспрерывная перемена блюд и напитков, вкус и аромат которых мы — как ни странно — различали.

И — удивительное дело! — трезвели.

К десерту — честное слово — все было почти в порядке.

Да и вообще все было в полном порядке.

Словно хрустальные туфельки на самом деле оказались на мне.

Когда же башенные часы хриплым боем пробили полночь, ничто не растаяло во мраке и не исчезло в лабиринтах больных, несбыточных фантазий.

Он снова обхватил меня за талию, оторвал от земли, но не было теперь вокруг гудящих недовольно пассажиров, и узкого прохода между кресел, и сумки, водруженной на чью-то голову.

Была прохлада огромной — воистину королевской — спальни, и полумрак, и персиковый шелк канделябра на тумбочке у кровати.

Когда-то я читала: этот нежный розоватый шелк специально подбирали в «Ritz», чтобы любое женское лицо в полумраке казалось юным и свежим.

Не знаю, каким увидел он мое лицо этой ночью, впервые коснувшись его губами.

В одном уверена абсолютно, хотя именно в это верится труднее всего, — ни разу за время, пока слабо мерцал у постели персиковый абажур, проливая на наши тела мягкий рассеянный свет, я не вспомнила об Антоне.

Впервые — за двадцать два года.

Время вообще, похоже, приостановило бег, и только — в безвременье — гулко бились сердца в унисон, и шепот срывался с губ — легкий, едва различимый. Но очень и очень важный.

Зато потом, когда размеренный стрекот массивных бронзовых часов на каминной полке вновь вернулся к привычному ремеслу и Федор впервые оторвался от меня, отстранившись слегка на огромной плоскости кровати — но сердце мое все равно тоскливо сжалось, будто между нами пролегла бесконечность, — он, покойный супруг, немедленно был возвращен и прикован пудовыми цепями к моей воспарившей было душе.

Причем не кем-то и — возможно даже — не по своей воле.

Им, Федором.

И никуда от этого было не деться.

— Так что это все-таки за история про гибель твоего мужа и замок с привидениями?

Выходит, я тоже не молчала, пока он воспевал себя, любимого.

А он, любимый, выходит, притом умудрялся слушать.

И я, конечно, рассказываю теперь все: в деталях и подробностях, умудрившись даже вкратце изложить содержание Тошиного романа.

И слышу в ответ:

— Не нравится мне эта история.

И отвечаю:

— Мне тоже.

Мы спорим вяло и весело.

Пикируемся, не забывая о кротких острых ласках.

И спорить так можно вечно, но уже светает, а завтра поутру его ожидает провинция Grande Champagne, за ней — Petite Champagne, а дальше — Les Borderies, и Les Fins Bois, и Les Bons Bois и Les Bois Ordinaires — все шесть великих коньячных центров Франции и вселенной, и в каждой — старые виноделы, их бочки, их виноградники, но главное — знаменитая доля ангелов, которую во что бы то ни стало нужно запечатлеть.

— Знаешь что… — Он устал и, конечно, уже не может думать ни о чем другом, кроме как о ней, о незримой доле, но и обо мне с моими привидениями — тоже. К тому же он привык принимать решения и обязательно отвечать за то, что решил. — Мы поедем в этот чертов замок вместе. Но — потом. И это логично. Сначала — ангелы, потом — нечисть. Соглашайся. Впрочем, можешь не соглашаться, одну я тебя все равно никуда не пущу.

— Согласна, — бормочу я, утыкаясь носом в его плечо, такое горячее, крепкое и надежное, что действительно очень хочется согласиться. Припасть. Ни о чем уже больше не думать. О своем. Пугающем, страшном, тревожном — когда есть поблизости такое плечо.