Анна Климова - Не покидай меня

— Вы всегда на него плохо влияли, Ира.

А вот это уже был повод. Она обернулась и скрестила руки на груди, выражая готовность слушать.

— Надеюсь, я не открываю Америку, дорогая! Я всегда знала, что-то подобное он рано или поздно выкинет. «Отмочит», как говорит Иван. И в этом немало вашей вины! — лицо Виктории Павловны было бледным и злым той неуловимой яростью, которая пылает тем ярче, чем сильнее ее сдерживают.

— А что, собственно, произошло? — с удивлением спросила Ира. — Что такого чудовищного совершил ваш сын? Буйствовал? Напился пьян и устроил танцы на столе? Я не понимаю. Человек рассказал забавную историю…

— При чем здесь забавная история? Я всегда внушала сыну правила приличия. Но вы, как я вижу, двигаетесь с ним в несколько ином направлении. Хотели жить отдельно? Ради бога, мы не препятствовали. Но полагали, что вы прониклись духом нашей семьи за то время, пока жили у нас и пользовались нашим… благорасположением! — Виктория Павловна взяла себя в руки и говорила ровным, спокойным тоном. — Где вы бываете вечерами, Ира?

— Что? — вопрос был настолько в лоб, что она не смогла удержаться от изумления и неловкости.

— Простите, но Леонид мне рассказал, что вас часто не бывает дома вечерами. У вас нет постоянной работы. Вы домохозяйка, Ира. Хранительница очага. Если вы не можете внятно ответить на этот вопрос своему мужу, так, возможно, скажете мне, как женщина женщине?

Напыщенная нелепость и театральная прилюдность этих вопросов была так возмутительна, что Ира не нашлась что сказать в первые мгновения. Она только увидела на пороге Виктора, подошедшего с кошачьей непринужденностью так, словно он имел право появляться везде, где ему было угодно.

— Может быть, я должна писать вам письменные отчеты с точным указанием мест и времени, где и когда я бываю? — предательская краска заливала ее лицо.

— Можете на меня обижаться, Ира, но я свое мнение высказала. И прошу вас не делать моего сына несчастнее, чем он есть сейчас. Просто из уважения к его матери.

— Это какой-то сюр, — покачала головой Ира, начиная заводиться. — Паноптикум. Кунсткамера. Вы живете в каком-то призрачном… болоте или внутри каких-то зыбучих песков, где нормальный человек легко может свихнуться, понимаете? Свихнуться! Тут же одни миражи. Миражи приличия, покоя, порядка, радости… А знаете, как рвался отсюда ваш Леня? Как мечтал сбежать за Урал подростком? Знаете? У него еще тетрадочка была с подробным маршрутом — пунктирчиком по каждому городу и указанием километров от Москвы! И какой конечный пункт, знаете, Виктория Павловна? Петропавловск-Камчатский! Двенадцать часовых поясов! А! Бежать так бежать! Лиза, сколько вы сюда приходите? — путаясь в складках своего вечернего платья, Ира подскочила к прислуге. — Двадцать, тридцать лет? Он же и вам показывал эту тетрадочку и плакал у вас на коленках? Не моя вина, что он такой… Ленечка-то и меня замуж взял, чтобы меня как щитом поставить! От всего этого, вашего… тотального порядка, в котором и вздохнуть-то нельзя нормально!

— Вон, — сухо произнесла Виктория Павловна, глядя куда-то поверх ее головы. — Я вполне убедилась… убедилась, что имею дело с особой в высшей степени неблагодарной. Поэтому — вон. Сей же час.

Ира замерла, отрезвленная. Гнев еще не остыл в ней. Под руку попался красивый заварочный чайник. Она подняла его и демонстративно отпустила. Фарфор гулко и красиво рассыпался мелкими осколками по всей кухне. Только после этого Ира прошла мимо ухмылявшегося Виктора, натянула шубку и грохнула входной дверью.

Смех, как и слезы, оставляет чувство грусти. В детстве он этого не понимал. Старался как можно меньше смеяться, почему-то решив, что за смех какая-то неведомая сила отыграется, отомстит, повернет все не так, как надо. Повзрослев, Леня перестал так думать, но по устоявшейся привычке предпочитал некую золотую середину в эмоциях. Равновесие казалось ему разумной данью жизни.

После того, как жена ушла, Леня тихо лежал на диванчике, наслаждаясь покоем и тишиной. Все, что произошло в столовой, казалось ему незначительным и глупым. Он подумал о том, что, вероятно, впервые здесь, в этом доме, проявил настоящие чувства, не согласованные с реестром дозволенных родителями. Впрочем, предмет ли это для гордости в неполных сорок восемь лет? Почему же было не плюнуть на этот реестрик чуть раньше? И мог ли он это сделать? Рожденный в пещере, принимает ее правила безоговорочно. Как-то Леня нашел в Интернете историю про мексиканцев, устроивших себе дом под огромным камнем где-то на краю пустыни. Пыль, грязь, сколоченная из дерева грубая мебель, тряпки, грязная посуда, очаг… В этом «доме» они родили и вырастили с десяток детей. Так почему же он не должен был принимать правила своих родителей? И что сделали они с ним такое, отчего эта проклятая инфантильность стала его тенью до седин?