Барбара Картленд - Звезды в волосах

- Он не писал и даже не пытался увидеться с ней?

- Нет, насколько я знаю. Думаю, она сказала бы мне, если бы было иначе. Нет! Когда мы вместе уехали из Австрии, она порвала со всем прошлым, включая свою семью.

- Но почему? Почему она оставила их?

- Потому, что они знали правду. Ее мать обнаружила беду после того, как Стефани однажды потеряла сознание. Именно это обстоятельство заставило Стефани искать утешения у меня, заставило принять предложение стать моей женой, которое я сделал много раньше.

- А они очень рассердились на нее?

- Они просто разбушевались, - ответил сквайр - Вот почему мы убежали вместе. Стефани как раз исполнился двадцать один год, и мы могли пожениться в Мюнхене без родительского согласия и одобрения. А потом мы приехали в Англию. Твоя мать никогда не вернулась домой.

- Ты сказал им.., что.., она умерла?

- Нет. Я испытал такое горе, что мне было все равно, узнает об этом еще кто-нибудь или нет. Когда твоей матери не стало, я хотел только одного для себя - смерти. В жизни мне больше ничего не оставалось.

Гизела молчала. Ей очень хотелось сказать: "Но ты все же снова женился". Хотя говорить это было бесполезно. Она увидела в эту минуту, что в сквайре действительно что-то погасло со смертью жены. Его душа сошла с ней в могилу, остались только тело и ум, который нужно было постоянно одурманивать вином, чтобы легче переносить одиночество, которое было его уделом до конца жизни.

- Вот и конец истории, - тяжело произнес сквайр. Гизела поднялась с пола, где она сидела.

- Как жаль, что ты не рассказал мне всего раньше, - пробормотала она.

Он не спросил, почему, и она была рада, что не придется ничего объяснять. Но она сама знала, что где-то в глубине души всегда презирала его за то, что он совершенно сломался, когда умерла ее мать, за то, что он потерял не только уважение к себе, но и свободу. Она могла понять его и даже посочувствовать в чем-то, но все же ее утонченность восставала против его привычки пить, его раболепства перед леди Харриет, его слабости и нерешительности, когда дело касалось ведения хозяйства, ухода за домом или того, как обращаются с его дочерью. Наверное, ей бы следовало чувствовать себя поверженной, униженной при мысли о том, что она - дитя любви, рожденное от неизвестного отца на позор матери. Но, вопреки всему, она почему-то была в приподнятом настроении. Ее обуревало только одно чувство - гордость. Она гордилась своей матерью, которая полюбила несмотря ни на что; гордилась, что родилась от любви такой сильной, такой безграничной, что это чувство не иссякало шесть лет в чужой стране, куда ни письма, ни одного слова не доходило, чтобы поддержать его. "Он, наверное, был удивительным, - подумала она. - Только таким мог быть мой отец".

Она повернулась к сквайру, неуклюже сидящему в кресле. Теперь, когда рассказ подошел к концу, его рука снова потянулась к стакану.

- Ты не должен больше пить, папа, - сказала она. - Мы с тобой сегодня обедаем у императрицы. Он тут же отставил стакан.

- Ты все еще хочешь поехать?

- Я обязательно поеду, - заявила она. - То, что ты мне рассказал, ничего не меняет. Императрица знала мою мать. Я хочу услышать, какая она была в детстве, о ее доме.., моем доме.., в Баварии.

Последние слова она произнесла чуть слышно, но сквайр услышал их и посмотрел на нее повнимательней.

- Ты не похожа на свою мать, Гизела, - сказал он. - И все же иногда в твоем голосе проскальзывают отдельные нотки, которые до боли напоминают ее. И голову ты держишь совсем как она.

- Я рада, - сказала Гизела, наклонилась и коснулась его руки. - Благодарю тебя, - чуть смущенно проговорила она. - Благодарю тебя за то, что терпел меня в доме все эти годы. Это великодушно с твоей стороны.

- Что такое? Чепуха! Глупости, ерунда! - разбушевался сквайр. - Ты не должна так говорить.

Расхрабрившись, Гизела наклонилась и поцеловала его в щеку.

- Сегодня мы вместе едем в гости, - напомнила она. - Ты сознаешь, что мы никогда с тобой не выезжали вдвоем?

Он улыбнулся ей, и было в его улыбке что-то от былой веселости, с которой он расстался почти одиннадцать лет назад.

- Это важное событие, Гизела, - согласился он. - Надеюсь, мы не подведем друг друга.

Она слишком хорошо знала, что он имеет в виду, так как при этом он почти церемонно закрыл пробкой хрустальный графин.

- Я пойду переоденусь, папа, - улыбнулась Гизела. - Ты закажешь экипаж? Обед подадут в семь.

- Я буду ждать тебя в холле в шесть тридцать, - ответил сквайр.