Барбара Картленд: Звезда-беглянка

За годы правления королевы Виктории на ее жизнь было совершено шесть покушений. 29 мая 1842 года в прессе появилось сообщение, где цитировалось личное высказывание ее величества: «В последний момент я заметила в толпе грязное небритое лицо оборванца, который направил на меня дуло пистолета. Щелкнул курок, раздался выстрел, но он промахнулся». Нападавшему удалось ускользнуть, смешавшись с толпой. Однако королева предчувствовала, что последует новое покушение.

На следующий день королевская чета тайно скрылась, не сообщив об отъезде даже членам семьи. Однако королева оставила при себе свою фрейлину, леди Портман. «Я могу подвергать опасности жизнь моих джентльменов, но поступать подобным образом по отношению к моим дамам я не вправе», — заявила королева Виктория.

Преступник повторил попытку. Он был приговорен к смерти, но первого июля суд оправдал его — пистолет оказался не заряженным. Через два дня королева снова подверглась нападению. На сей раз стрелял слабоумный карлик, четырех футов ростом. Его пистолет был заряжен бумагой и табаком, пороха почти не было.

В феврале 1872 года было совершено последнее, шестое по счету, покушение. Стрелял безумный юнец, одержимый идеей борьбы за права фенианских заключенных.

Джон Браун, шотландец, схватил юношу, за что получил золотую медаль, двадцать пять фунтов и личную благодарность ее величества.

1842

Миллет надел зеленый суконный фартук и удобно расположился за рабочим столом, на котором было разложено столовое серебро.

Было уже поздно. Он отослал лакея, и теперь собирался заняться своим любимым делом, которое приносило ему неизменное удовольствие, — чисткой серебра.

В этом деле Миллет был настоящий профессионал. Любой серебряный предмет, тщательно отполированный его руками, снял не хуже хрусталя и выделялся среди другой посуды на обеденном столе.

Сегодня в предвкушении особенного удовольствия от работы он торжественно открыл створки огромного шкафа, занимавшего почти все пространство маленькой комнаты, и достал хрустальный бокал, обрамленный серебром. Когда Миллет обнаружил его впервые, то чуть не задохнулся от восторга. Он был уверен, что бокал не извлекали на свет многие годы: он был сделан еще в 1554 году сэром Мартином Боуэсом и почти все время пролежал в хранилище.

Миллет прикоснулся к чаше так нежно, как ласкают тело любимой женщины. Ее обязательно надо хорошенько почистить, пусть она и хранилась тщательно обернутая сукном.

Серебро было настоящей любовью Миллета. Когда ему пришлось оставить службу у графа Шерингхема, чью коллекцию он содержал в идеальном порядке ни много ни мало, почти тридцать лет, его сердце было разбито.

Теперь Миллет старался не вспоминать об этом, к тому же здесь всегда было чем отвлечься: он постоянно находил в Баронс-Холле все новые и новые серебряные изделия — настоящие шедевры. Он думал о них денно и нощно, зная, что вскоре они станут для него родными.

Серебряная чаша была прекрасна. По краю шел витиеватый орнамент, ножку поддерживали обнаженные нимфы необыкновенной красоты. Все это великолепие было увенчано статуэткой, изображавшей богиню Правосудия.

Миллет почувствовал легкий зуд в подушечке большого пальца. Пора приступать к работе. Он долго растирал в соуснике специальный чистящий состав, пока порошок не стал белым, как молоко.

Взяв в руки чистый льняной лоскут, Миллет уже готовился взяться за дело.

И тут в дверь буфетной постучали. Миллет беспокойно вскинул голову. Основательный, дородный, величавый, он заслужил у молодежи прозвище «Епископ». Но сейчас в его голосе не было ни намека на христианские любовь и милосердие. Недовольный тем, что его потревожили, Миллет довольно резко спросил:

— Кто там?

Поскольку сам вопрос уже содержал в себе приглашение войти, дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулась седая голова ночного сторожа, ровесника Миллета.

— А, это ты, — неприветливо проговорил Миллет. — Послушай-ка, я занят. Сегодня вечером мне некогда беседы вести.

— К вам посетитель, мистер Миллет.

— Посетитель? — переспросил Миллет, все еще слегка раздраженный.

Он очень не любил, когда его отрывали от чистки серебра, и это, пожалуй, было единственное, чего он не мог стерпеть в этой жизни.

Не успел он спросить, кто же этот ночной гость, как, отстранив рукой ночного сторожа, в буфетную проскользнула закутанная в плащ хрупкая фигурка.