Шерри Семан - Любовница коменданта

Во дворе лагеря в несколько шеренг выстроились заключенные: мужчины, женщины, дети. Обнаженные, они ждали своей очереди в «душ». Из труб валил черный дым — то, что осталось от их товарищей по несчастью. Дым пеленой окутывал дрожащих на холоде евреев.

Они жались друг к другу, пытаясь согреться. Некоторые прикрывали руками свою наготу, искоса поглядывая на солдат, медленно прохаживавшихся взад-вперед между шеренгами с винтовками наготове. Пальцы коменданта впивались в мою плоть каждый раз, как он резкими толчками входил в меня. Его небритая щека терлась о мою щеку. Плечо давило мне на подбородок. Влажные губы и язык метались по моему лицу, ища рот. Если я отворачивалась в такие минуты, он кусал мне губы, оставляя на них синяки. Я не стала отворачиваться. Он стиснул мое лицо руками и принялся меня целовать.

На сей раз он не заталкивал язык мне в рот. Его губы и язык скользнули по моей шее и ключицам к груди. При этом он покусывал меня, но легонько, не причиняя особой боли. Сегодня он был настроен миролюбиво. Стянув робу с моей груди, он прильнул к ней ртом. Я не любила, когда он целовал и гладил меня: тогда все затягивалось надолго. Я не хотела, чтобы он прикасался к моей груди и целовал ее. Я мечтала только о том, чтобы все кончилось как можно скорее. Он приподнялся, взял мою руку и положил ее мне на живот. Потом потянул вниз. Когда я дотронулась до своего лона, он пришел в дикое возбуждение и снова яростно вошел в меня, двигаясь все быстрее и быстрее. И я снова ощутила на себе тяжесть его тела, а моя рука так и осталась зажатой под самым его животом. Он застонал и чуточку умерил свою прыть. Я уже знала по опыту, что, если начну двигаться под ним в унисон, он кончит быстрее. Если я подниму ноги и сомкну их вокруг его бедер, он кончит почти тотчас же. А если к тому же я произнесу его имя, он вскрикнет и немедленно отвалится от меня. Но я могла заставить себя произнести его имя только когда он был очень, очень пьян.

Раздетые догола евреи медленно двигались к кирпичному строению с высокими трубами. Охранник выхватил из очереди совсем юную девушку и потащил ее за угол. Она с ужасом оглядывалась на своих соплеменников. Еще трое охранников направились вслед за ними. Группка других охранников потешалась, наблюдая за тем, как собака набросилась на старика-еврея и стала его терзать. Охранники гоготали и улюлюкали. Комендант снова перешел на неторопливый ритм и стал гладить мой живот, спускаясь все ниже и ниже. Когда он коснулся меня там, где вошел в меня, его дыхание участилось от возбуждения. Он смочил пальцы слюной и отстранил мою руку, мешавшую ему трогать меня. Я взяла его за рубашку, притянула к себе и, подняв вверх бедра, крепко стиснула его ногами. Я укусила его в плечо достаточно сильно, чтобы остался след. И произнесла его имя. Целых два раза. Он еще глубже вошел в меня и вскрикнул… Из труб валил дым, повисая над опустевшим двором. Я закрыла глаза. Грузное потное тело коменданта давило на меня всей своей тяжестью.

Я закрыла глаза. Проходя мимо книжного магазина, я увидела в витрине книгу с заголовком: «Стоящие вдоль улиц мертвецы». Я дотронулась до холодного стекла. Продавщица подошла к витрине с каким-то покупателем и, взяв оттуда книгу, подала ему. Он что-то сказал продавщице. Она покачала головой в ответ. Он кивнул. Она снова покачала головой. Он поднял рукав и вытянул левую руку вперед. Посмотрев на иссиня-черные цифры у него над запястьем, продавщица приложила пальцы ко рту. Покупатель прижал книгу к груди. Я отвернулась и пошла прочь.

— Ты только подумай, — сказал отец, когда я вошла в дом. — Трупы убитых лежат прямо на улице.

— Что, по-твоему, я должна делать? — огрызнулась я, вытаскивая из-под подкладки пальто несколько маленьких картофелин.

— Их не удосужились даже похоронить, — продолжал отец.

— Обратись с жалобой к немецкому командованию, — сказала я. — Здесь всем распоряжаются немцы.

— Что с тобой? — воскликнула мама. — Почему ты дерзишь отцу?

— Где хлеб, который я принесла вчера? — спрос: ила я. — Неужели мы успели его съесть?

— Конечно, нет, — ответила мама. — Он лежит в шкафчике под мойкой, завернутый в газету.

— Почему не убирают трупы? — возмущался отец.

— Что ты собираешься делать с хлебом? — спросила мама.

— Хочу обменять его на сахар, — объяснила я, отрезая от буханки увесистый ломоть.

— Я прикрыл их лица газетой, — сказал отец. — Из элементарного уважения к несчастным.

— Нам не нужен сахар, — возразила мама.