Шерри Семан - Любовница коменданта

— Папа! Папа! — в комнату вбежала молоденькая девушка. — Горит синагога!

— Не может быть! — сказал старик и засеменил к окну.

— Вы нарушаете закон. Покиньте помещение!

— Нет! — вскрикнул старик, глядя в окно. — Нет!

— Тогда мне придется вас арестовать.

— Гершель, — взмолилась старуха, дернув мужа за руку. — Гершель!

— Нет! — снова крикнул старик и, оттолкнув ее, кинулся к двери.

— Стоять! — бросил я ему вслед.

Старик выбежал на улицу, отпихнув одного из моих людей, выводившего краской на тротуаре перед лавкой слово Jude. В витринах отражался свет факелов. Старик заковылял по улице к горящему зданию синагоги, расталкивая моих людей.

— Halt!

— Гершель!

— Папа!

— Halt! — снова повторил я.

Мои люди громили дубинками витрины магазинов и лавчонок. Двое младших офицеров схватили старика и приволокли его ко мне. Воздев руки к небу, он бормотал что-то на непонятном мне языке. Тротуары вдоль всей улицы были усыпаны осколками стекла.

— Взять его! — приказал я.

— Прошу вас, господин гауптштурмфюрер, не трогайте его, — взмолилась жена старика, опустившись на колени и обхватив мои ноги руками.

Их дочь заплакала.

— Прочь от меня! Уберите руки!

— Пожалуйста! — воскликнула дочь, вслед за матерью опустившись на колени и вцепившись в мою ногу.

— Вы нарушаете комендантский час. Я должен вас арестовать.

— Не обижайте его, — запричитали женщины в один голос. — Пожалуйста.

Мои подчиненные застыли в ожидании дальнейших распоряжений. На тротуаре блестели осколки стекла. В воздухе пахло дымом. Женщины выли, лобызая мне ноги. Я тщетно пытался их оттолкнуть и в конце концов был вынужден вытащить пистолет Старик рухнул на колени рядом с женой и дочерью Увидев мокрые пятна на брюках, я покачал головой и выругался. На мне была новая форма.

— Нам придется поменять форму. Сменить имена. Изменить лица, — сказал Дитер. — Но это все равно не поможет.

— О чем ты? — спросил я.

— Даже через тысячи лет, — продолжал Дитер, — Германия не смоет с себя вины.

Дитер смотрел на огонь в камине, держа в руке рюмку с коньяком.

— Вам нужно еще что-нибудь, мальчики? — спросила Марта. — Скажите, пока я не легла.

— Разве что отпущение грехов, — пробормотал Дитер.

— Что? — нахмурилась Марта.

— Отпу…

— Все в порядке, — перебил его я. — Спокойной ночи, Марта.

— У вас действительно все в порядке? — насторожилась Марта.

Дитер усмехнулся и осушил рюмку.

— Спроси Макса, — сказал он.

— Спокойной ночи, Марта, — повторил я.

— Спокойной ночи, — неуверенно ответила Марта.

Она помедлила в дверях, затем включила свет в коридоре. Дитер улыбнулся, услышав ее медленные шаги на лестнице.

— Что тебя мучит, Дитер? — спросил я.

— Грехи.

— Чьи грехи?

— Мои…

— А именно?

— … твои… Германии.

— Я ни в чем не виноват.

— Мы никогда не смоем с себя вины, — выпалил Дитер. — Никогда не избавимся от нее.

— На мне нет никакой вины.

— Разумеется. — Дитер поднялся и неверными шагами направился к буфету.

— Ты пьян.

— Еще нет. Или, по крайней мере, недостаточно пьян.

— Что с тобой сегодня?

— То же, что и с тобой, Макс, и со всеми нами.

— Ты весь вечер говоришь какими-то загадками.

— В директивах по этому поводу сказано предельно ясно, — проговорил Дитер, наполняя рюмку. — Все директивы кончаются одной и той же фразой: «Жестокостей следует по возможности избегать».

— Да! — воскликнул я. — И что же?

— А то, что я делал такое, чего нельзя было делать.

— Неправда, — возразил я. Он повернулся ко мне. — Мы делали то, что обязаны были делать.

— Как у тебя все просто, Макс.

— Мы давали клятву, — сказал я. — Мы принимали присягу.

Дитер усмехнулся и прикрыл глаза.

— Это одно из твоих достоинств, Макс. Абсолютная, непоколебимая преданность. И честность.

— Ты пьян.

— Мне хотелось бы быть похожим на тебя, Макс. Быть таким же честным. Преданным. Послушным. Надежным.

— В таком состоянии тебе нельзя садиться за руль. Переночуй у нас.

— Я не смогу здесь уснуть. Мне невыносим этот запах.

— Окна закрыты. Я не чувствую никакого запаха.

— Марта права, — сказал Дитер. — Здесь стоит невыносимая вонь.

Я не был пьян. Я никогда не напивался допьяна. Разве что один-единственный раз. Это было после того, как я неожиданно увидел ее на базаре. Она покупала овощи. Сердце у меня бешено заколотилось, хотя она и не смотрела в мою сторону. Но я сразу узнал ее. Вокруг толпились люди, по большей части беженцы: кто-то просил милостыню, кто-то норовил стащить что-нибудь съестное. Она стояла у лотка с полной корзинкой в руках и расплачивалась с торговцем. Я протискивался в толпе, отпихивая тянущиеся ко мне тощие руки. Попрошайки хватали меня за одежду, пытаясь остановить. Их слабые голоса перекрывали крики торговцев и звон монет. Только бы не упустить ее! Я протягивал к ней руки. Ах, если бы можно было ее окликнуть! Но я не знал ее имени.