Вирджиния Браун - Изумрудные ночи. Книга вторая

Даже Бетани была не в состоянии развлечь его. Ему хотелось большего, чем просто смотреть на нее, но тело его протестующе задрожало, стоило ему всего-навсего поднять руку, чтобы коснуться ее. Ему рассказали, как она тащила его по склону горы на носилках, сделанных из веток. Ему хотелось сказать, что он гордится ею, но слова застревали в горле.

Воспоминание о том, что он любит ее, лишало его способности говорить. Любить ее было несправедливостью по отношению к ней. Ей никогда не захочется остаться в Перу, а он не может вернуться в Штаты. Возможно, никогда. Его охватила бессильная ярость, и он постарался отвлечься от размышлений на эту тему.

— Что ты читаешь? — поинтересовался он, даже не подозревая, каким безжизненным при этом был его голос. Бетани удивленно посмотрела на него.

— Ты проснулся. — Она захлопнула книгу. — Труды Блэкстоуна.

Он заморгал.

— Что?

— Книга, которую я читаю. Я читаю труды Блэкстоуна. Книга о законах. Довольно интересно.

Трейс приподнялся, мускулы на обнаженной груди напряглись. На нем не было одежды, лишь простыня, натянутая на бедра, и бинты прикрывали наготу.

— Тебе виднее. Думаю, довольно нудно.

Рассмеявшись, Бетани поднялась со стоящего рядом с окном стула и подошла к нему. Он казался слишком огромным для этой узкой кровати и слишком беспокойным, чтобы лежать в ней.

— Доктор сказал, что скоро тебе можно будет подняться. Если ты не будешь ерзать и вертеться так, что швы разойдутся. — Она положила прохладную руку ему на висок, и он поглядел на нее. — Я слышала, что вечно недовольные пациенты обычно быстрее выздоравливают, — заметила она, — из чего следует, что завтра с тобой будет все в порядке.

— Ненавижу валяться в кровати, — раздраженно проворчал Трейс. — Ненавижу еду, которую вы пытаетесь протолкнуть мне в глотку. А раз уж речь об этом зашла, я и докторов тоже порядком недолюбливаю.

Бетани усмехнулась.

— Почему это самые большие и сильные мужчины превращаются в капризных младенцев, стоит им только столкнуться с процессом выздоровления? — начала она размышлять вслух и увидела, как сжались его губы.

Он протянул руку и схватил ее за запястье.

— Я перестану жаловаться, как только ты ляжешь вместе со мной, — проговорил он, соблазнительно улыбаясь. Он зазывающе приподнял простыню, но Бетани отдернула руку.

— Ты помнишь, как ты в последний раз делал мне подобное предложение?

Трейс пожал плечами и поморщился от боли, вызванной движением.

— На этот раз будет не хуже. По крайней мере, сейчас мы в безопасности. И нам не предстоит шагать сотни миль, чтобы вернуться к цивилизации.

— Прошу прощения, но тебе придется найти занятие поинтересней. Я не собираюсь становиться причиной рецидива. Доктор Мендоза будет крайне огорчен.

Трейс пробормотал что-то не особо уважительное о докторе Мендозе, потом поскреб пальцами заросший подбородок.

— Что ж, если ты не собираешься ложиться со мной в постель, найди, по крайней мере, кого-нибудь, кто сможет меня побрить.

— Надеюсь, это мне по силам, — сказала Бетани и направилась к стоящему в углу умывальнику. Вернулась она, неся с собой бритву, мыло, полотенце и таз с водой. — Ты предпочитаешь, чтобы полотенца были согретыми?

Он искоса посмотрел на нее.

— Я предпочитаю, чтобы моя шея осталась неперерезанной. Тут не найдется парикмахера?

— Ты оскорбляешь меня. Я всегда брила папу и ни разу его не порезала. Пойду согрею тебе полотенца.

Когда Бетани вернулась, она с деловым видом склонилась над ним и аккуратно положила ему вокруг лица горячие полотенца, чтобы щетина размягчилась. После того, как они остыли, она принялась намыливать ему щеки и подбородок жестким помазком. Подозрительное выражение глаз Трейса сменилось другим, полным восхищения. Он наблюдал за ее лицом, на котором отражалась внутренняя собранность, за тем, как, работая, она чуть-чуть высовывает язычок. Виден был только маленький кончик, соблазнительный и розовый, и Трейс прикрыл глаза.

Но когда он в следующий раз открыл глаза, Бетани стояла, склонившись над ним с бритвой в руках, совершая уверенные безболезненные движения. Глаза его оказались на одном уровне с ее грудью, вырисовывающейся под неплотным батистом ее светло-голубой рубашки, и он не смог ничего поделать с моментальной реакцией тела. Бисеринки пота выступили у него на лбу, стоило ему вспомнить о медовом вкусе ее кожи, о восхитительной сладости этих дивных перламутровых и нежно-розовых прелестей. Руки его сжались в кулаки. Это грозило оказаться самым трудновыносимым бритьем из всех, что ему доводилось испытывать.