Элизабет Гаскелл - Руфь

— А! Так ты здесь? А я везде искал тебя. Хотел спросить, нет ли у тебя свободных денег, чтобы одолжить мне на несколько недель?

— Сколько тебе нужно? — спросила Джемайма равнодушно.

— Чем больше, тем лучше. Впрочем, буду рад и безделице. Я чертовски потратился!

Когда Джемайма возвратилась со своими небольшими накоплениями, даже беспечный эгоистичный Дик был поражен бледностью лица, освещенного принесенной ею свечой.

— Полно, Мими, не сдавайся! Будь я на твоем месте, я бы еще потягался с миссис Денбай. Я пришлю тебе шляпку, как только вернусь в Лондон. А ты соберись с духом, я тебе помогу.

Джемайме показалось странным и даже сходным с хаотичным устройством мироздания, что ее брат — последний из всех родных, кому бы она доверилась, и едва ли не последний из всех знакомых, у кого она могла бы искать помощи и сочувствия, — один сумел открыть тайну ее любви. Однако эта мысль перестала занимать Дика так же быстро, как любая мысль, не относившаяся прямо к его личным интересам.

Всю ночь Джемайма провела без сна. Ей рисовались такие мрачные картины, что она еле дождалась утра. Но наступивший день показался таким гнетущим, что Джемайма пожалела о ночном одиночестве. В течение следующей недели она, казалось, не видела и не слышала ничего, кроме того, что могло убедить ее в привязанности мистера Фарквара к Руфи. Даже ее мать говорила о сватовстве как о чем-то неминуемом и только сомневалась, понравится ли это мистеру Брэдшоу, так как его одобрение или неодобрение служило для нее мерилом всех вещей.

— Боже милосердный! — молилась Джемайма в мертвой тишине ночи. — Испытание слишком велико, мне его не вынести… Моя жизнь, моя любовь, все самое главное во мне, все, что есть я во времени и в вечности… И с другой стороны — всепрощающее милосердие. Если бы она была другой! Если бы она хоть раз выказала свое торжество, продемонстрировала осознание своего превосходства, если бы она постаралась хоть как-то завлечь его дорогое для меня сердце — я бы давно дала себе волю и отделала бы Руфь, хоть и не сказала бы ничего другим. Да, я унизила бы ее, хоть бы мне пришлось лечь в могилу через минуту. Искушение слишком сильно для меня. О Боже! Где же Твой покров, в который я верила в детстве и о котором и теперь слышу людские толки, будто он утешает все житейские треволнения?

Никакого ответа не последовало на этот вопль души, хотя Джемайма втайне надеялась увидеть знамение с неба. Но сквозь мрак ночи стал проглядывать отблеск зари.

Для конца августа стояла великолепная погода. Ночи были светлы, как и дни, повсюду, кроме речных долин, с которых поднимались туманы, сливавшие воедино бледное небо и лежащие внизу полосы земли. Не знающие горя и забот, Мери и Лиза радовались погоде и открывали новые прелести в каждой подробности начинающей увядать природы. Они просили отправиться на прогулку по горам, пока ветры еще не возмутили мирной тишины осени, и получили разрешение назначить ее на следующую среду — день накануне праздника. Девочки упросили было мать предоставить им для этого и весь праздничный день, но отец об этом и слышать не захотел. Миссис Брэдшоу предложила пораньше пообедать, но идея была с негодованием отвергнута детьми. Что же это будет за прогулка, если они не понесут с собой обеды в корзинках? Что угодно из корзинки, съеденное на открытом воздухе, в двадцать раз лучше самого роскошного обеда дома. Корзинки уложили, и миссис Брэдшоу уже загодя причитала о простудах, которые дети непременно схватят, сидя на сырой земле. Руфь и Леонард также должны были отправиться, таким образом, их будет четверо. Джемайма отвергла все приглашения поучаствовать в прогулке, хотя отчасти разделяла чувства сестер и с сожалением припоминала то время, когда и она прыгала от радости при мысли об удовольствиях, подобных тому, которое предстояло Мери и Лизе. Теперь они беззаботно играют, не думая о судьбе, но настанет время, когда они тоже вырастут и будут страдать.

Утро выдалось удивительно ясное. Облаков было не больше чем нужно, как кто-то выразился, чтобы вид с гор на золотые поля, по которым проходят тени, казался еще прекраснее. Леонарда ждали в полдень: в это время заканчивались его уроки с мистером Бенсоном, а у девочек — с их учителями. Руфь сняла шляпку, сложила шаль с обычной тщательностью и положила их в углу комнаты, чтобы они были под рукой. Когда пришла пора утренних занятий, она постаралась забыть о том удовольствии, которое всегда доставляли ей долгие прогулки по горам. Но все же в ней проглядывало столько воодушевления, что девочки невольно льнули к ней с ласками в порывах радости и любви. Им все казалось прекрасным — от тени дрожащих листьев на стене до блестящих, еще не высушенных солнцем капель росы, дрожавших в ниточках паутины на виноградной лозе за окном. Пробило одиннадцать часов. Ушел учитель латинского языка: он был весьма удивлен сияющими лицами учениц и решил, что это единственные в мире дети, которые чувствуют радость от чтения латинской хрестоматии.