Кэтлин Уинзор - Любовники

— Разумеется, миссис Паркмен, я не имею обыкновения лгать, — сказал Эрик. — Но я очень смущен и обескуражен вчерашним происшествием, и мне хотелось бы, чтобы о нем никто не узнал.

— Вы можете доверять нам, доктор, — с улыбкой проговорила миссис Паркмен.

Следующие несколько дней принесли доказательства, что ему удалось снискать полное расположение Дульчи и ее матери. Во всяком случае, он больше не испытывал неловкости перед миссис Паркмен, поскольку никогда не стал бы заниматься любовью с Дульчи, и, проявив такую сдержанность, испытывал приятное чувство привязанности к обеим женщинам, равно как и некое самоуважение.

Большую часть времени миссис Паркмен оставляла их наедине. Она доверяла либо ему, либо Дульчи; и ему нравилось, что такая красивая девушка воспитывается так, что сумеет постоять за себя в этой жизни.

Они подолгу сиживали в патио, греясь под солнечными лучами и беседуя, иногда вздрагивая от пронзительного крика попугая и с улыбкой наблюдая за головокружительными проделками обезьянки. Ели холодные ломтики ананаса, политые соком лимы, и пили бесчисленное множество стаканов чая со льдом, которые Марсия приносила всякий раз, когда Дульчи хлопала в ладоши. Окружающие их стены освещались яркими лучами солнца и одновременно находились в глубокой тени, создаваемой кустарником, который был весь в буйных цветах, словно в разноцветных брызгах. Вот в таком тенистом тихом уголке и сидели эти двое; Эрику казалось, что восхитительный сад Дульчи полностью поглотил его. Он буквально растворился в этом неистовом цветении, ароматах и красках. И каждое утро, входя в этот сад, вновь преображался, чувствуя, что его здесь ждут, и опять не в силах поверить в это; и, проведя целый день с ней, вновь возвращался к себе, в неопрятный мир «Тцанаима», чтобы на следующий день снова увидеться с ней. Ибо впервые он обрел убежище и умиротворенность и уже спустя несколько дней с удивлением думал о том, каким же был дураком, когда пытался убежать из этого маленького рая. Воспоминание о нем согреет всю оставшуюся жизнь. Эрик знал, что когда-нибудь ему очень понадобится этот необычайный мир гостеприимства и покоя.

Ему было привычно считать себя человеком, склонным к предчувствиям. Однако, когда он уходил оттуда, все происходило таким образом, что не требовалось быть провидцем, чтобы понять: немногие дни, проведенные в этой уютной и тихой гавани, напомнят о себе еще много-много раз.

Сперва Эрик даже не заметил отсутствия белого котенка, а впоследствии старался не упоминать о нем из опасения, что Марсия принесет его. Ему страстно не хотелось, чтобы нечто тривиальное и незначительное испортило обретенное им сокровище и вместе с ним возвратилось домой.

Почти сразу в Дульчи обнаружилась одна черта, которая весьма удивляла его: она очень мало говорила, в то время как он с каждым новым днем говорил все больше и свободнее, чем когда-либо в жизни. И еще Эрик заметил, что всякий раз, начиная говорить, обретал в ее лице очень внимательную слушательницу. Дульчи никогда не перебивала его, не теряла нить беседы и не переводила разговор на другую тему. Создавалось впечатление, что, слушая Торстена, девушка впитывала в себя его мысли и тревоги, и почему-то не было сомнений, что, приняв все его невзгоды, она намного лучше, чем он, справлялась с ними.

Торстен рассказывал ей о своей семье, о том, как рос и воспитывался; а происходил он из очень бедной семьи. Его отец, рабочий-иммигрант из Дании, строил весьма амбициозные планы насчет своих четырех сыновей. Эрик рассказывал ей о своих братьях и о себе; о том, как много приходилось работать его матери, заботясь о детях; поведал о годах, проведенных в колледже, о том, как играл в футбол и заканчивал школу; потом последовали тренировочный лагерь для новобранцев и три с половиной года службы в армии. Его история была проста, обыкновенна, и он не старался приукрасить ее или драматизировать события, но тем не менее сам впервые почувствовал, что повествует о себе с большим интересом, волнением и достоинством, чем когда бы то ни было.

И когда рассказал ей, что с ним происходило, что он при этом испытывал, то неожиданно открыл, как мало знает о себе самом. И открыл это с большей горечью, чем можно было подозревать.

— Знаете, Дульчи, похоже, вы вынуждаете меня думать, что я такой вот интересный парень, — сказал он ей однажды, внезапно почувствовав некоторое смущение.

— Вы такой и есть, Эрик.

— Никто не может быть достаточно интересен, если так много говорит о себе. Сам не знаю, что это на меня нашло. Такое ощущение, словно мне захотелось как бы вручить себя вам… и тем самым едва ли не избавиться от самого себя. Оставить здесь свою сущность и уж потом вернуться домой, — сказав это, Эрик невесело рассмеялся.