Каури Лесса - Золушки нашего Двора

— Ну же, — усмехнулся полковник, — оттаивайте, Ваше Могущество!

— А зачем? — поинтересовалась Ники, ощущая, как горячие бёдра оборотня плотно прижимаются к её телу даже сквозь пышную ткань юбки. — Зачем мне оживать? Что в тебе такого, чего я не найду в других?

— Не попробуешь — не узнаешь! — продолжил шептать Лихо. Его дыхание, веющее запахом каких-то лесных трав, ласкало щёку архимагистра, украдкой касаясь уголка губ. Ощущение было как возбуждающим, так и раздражающим.

Любого другого Никорин, которая никогда не лукавила себе в собственных чувствах, уже давно потащила бы в постель! А здесь отчего-то заартачилась. Её нельзя было просто взять и покорить. Однако он вёл себя так, словно она давно и безнадёжно принадлежит ему, а их диалоги и пикировки не более чем взрослые игры, призванные поддать эмоционального жара в отношения! Кроме того, все мужчины в её жизни, кроме Ясина, относились к ней если не с опаской, то с уважением. А этот, с глазами, полными греха, с яркими узкими губами, которые хотелось кусать, а не целовать, с железными мышцами под форменным кителем, разговаривал с ней, как с дочкой простого матроса, подавашкой из 'Чёрной карактицы'. Надо же, дразнила его, не предполагая, чем это может закончиться! Но не потому ли дразнила, что он никогда не смотрел в её сторону?

От досады на себя архимагистр тихонько зашипела. Резко развернулась, противясь силе объятий, мазнула губами по его губам, будто случайно... и исчезла. Дружный восхищённый 'ах!' толпы послужил аплодисментами. Оставшийся в одиночестве полковник опустил руки, ещё хранящие тепло хрупкого тела и, задорно усмехнувшись, пробормотал: 'Удрала, что ж... Значит, буду мышковать!'

***

Пип Селескин, прошедшийся в паре танцев с племянницей, нынче одиноко стоял у стены и обильно потел. Ужасно хотелось пить, однако сделать несколько шагов в толпу, чтобы взять бокал с подноса разносящих напитки и закуски слуг, мастер робел. Сейчас он, несмотря на полноту обычно двигавшийся легко, казался себе огромным и неуклюжим. Обязательно толкнёт кого-нибудь или на ногу, упаси Пресветлая, наступит герцогине какой! И Ванилька, и Персиана отца не забывали — подскакивали иногда, чтобы прощебетать что-то непонятное, но весёлое, поцеловать в нос или похвастаться количеством приглашений на танцы. Он смотрел на них — красивых, разрумянившихся, в богатых платьях и изящных туфельках, — со щемящим сердцем, отчаянно жалея, что Аглая не видит дочерей. Столько лет прошло, Пип уже давно смирился с её смертью, при мыслях о жене ощущая тёплую печаль в сердце, а вот сейчас, поди ж ты, чувствовал рядом пустоту! Кому охота быть одиноким вдовцом в людской толпе? Да ещё на чужой свадьбе!

— Кого я вижу! Мастер Пип, не иначе! — раздался рядом с ним незнакомый голос, отвлекая от грустных размышлений.

Повар поднял взгляд и онемел. Перед ним стояла Туссиана Сузон, та самая рептилия, что делала свадебную причёску его Ванильке. Горничная со своей прямой спиной, длинной шеей и изящными плечами, сейчас не скрытыми платьем прислуги, а, наоборот, обнажёнными и украшенными дорогой пелериной, выглядела не такой суровой, как раньше, но не менее опасной.

— Отчего вы грустите, мастер Пип? — поинтересовалась она, легко снимая с подноса проходящего мимо разносчика два бокала с розовым гаракенским и один подавая собеседнику. — Все ваши девочки удачно пристроены, у младшей полно детишек, старшенькая тоже скоро вас обрадует, ну а после и наша Бруни родит Ласурии наследного принца!

Пиппо удивлённо посмотрел на неё. Сильна племяшка, всего второй день во дворце, а местные уже называют её 'нашей Бруни'!

Звучащий всё это время менуэт вдруг захлебнулся, будто весь оркестр дружно подавился одной рыбьей косточкой. Заигравшую следом музыку мастер затруднился бы отнести к какому-либо жанру.

— Выпейте, мастер! — как-то открыто улыбнулась Туссиана. — Сегодня день радости, а не день печали!

Она, видимо, тоже ощущала себя иначе. Дорогое платье — не с плеча госпожи рю Филонель, а пошитое на собственные заработанные средства, — свободное время до утра, полученное от хозяйки в награду за удавшуюся авантюру с выстрелом, делали лицо первой горничной моложе и тоньше, стерев деловитое и строгое выражение. Стоящая рядом с Селескиным женщина лукаво блестела глазами, белозубо улыбалась и чуть переступала с ноги на ногу, явно желая танцевать.

Странная музыка замолкла, из толпы раздались восторженные вскрики и хлопки. Оркестр, пошедший вразнос, окончательно позабыв о куртуазности, заиграл бранли.