Каури Лесса - Золушки нашего Двора

— Я — давно потеряла! — пробормотала она, отвечая не ему, но себе. — А вы, полковник?

— А я теряю то, что мне никогда не принадлежало, — произнёс тот странным, глухим голосом.

Никорин, подойдя, встала рядом. Теперь их ладони одинаково касались стылого камня.

— Мне казалось, эмоции вам не свойственны, — недружелюбно заметила она, — вы же не человек!

Кислотой разливалась в душе обида на него, занявшего её место одиночества.

Лихо, повернув голову и откинув волосы с лица, с интересом посмотрел на Ники.

— Разве эмоции свойственны лишь людям, архимагистр? — холодно спросил он. — Другие расы в расчёт не берёте? Когда-нибудь имперское высокомерие сыграет с вами дурную шутку!

— Во мне никогда не было и нет... высокомерия! — поморщилась Никорин. Не признаваться же, что всего лишь нуждалась в искреннем разговоре себя — с собой. Без свидетелей!

— Тогда, что это? — лениво поинтересовался Торхаш. — Неприязнь ко мне лично? Злитесь, поскольку никак не удается затащить меня в постель?

Никорин медленно повернулась к нему. Сила загудела в кончиках пальцев, не желая успокаиваться. Одним движением мизинца она могла превратить собеседника в кучку пепла и пару башмаков!

— Белены объелись, полковник? — прямо спросила она, глядя на него глазами цвета льда середины зимы. — Никогда не замечала за вами склонности к запретным зельям!

— А разве не так? — хмыкнул оборотень. — Ваши знаки весьма многословны, а запахи — многообещающи!

Гнев Ники заморозил ворону, пролетавшую в этот момент над башней. Та со сдавленным криком упала вниз, где, по всей видимости, разбилась.

— Птичку за что? — проследив за ней взглядом, поинтересовался Торхаш.

Развернулся лицом к собеседнице, у которой, несмотря на негодование, сладко заныло внутри — таким выверенным, гибким, животным было это простое движение.

— Прошу меня простить, архимагистр, — неуловимо меняясь, сказал он. Будто застегнул мундир на все пуговицы, скрывая от Ники большую часть себя. — Мне не стоило быть таким... правдивым! Вы застали меня в неподходящий момент! Ещё раз простите!

Взяв её руки, он поднёс их к губам и задержал, грея в сладком грехе своего дыхания. Лишь одно мгновение — и Никорин погрузила бы пальцы в красно-рыжую шевелюру, и притянула бы его к себе, и прижалась бы всем телом — так силен был призыв, исходивший от этого самца... Однако полковник отступил, по-военному чётко кивнул ей и покинул площадку.

А Ники осталась. Страшась ругаться даже шёпотом, ибо опасалась, что оборотень с его тончайшим слухом разберёт в грубых словах нотки разочарования и посчитает себя победившим. Вцепившись пальцами, всё ещё хранящими тепло его дыхания, в парапет, она ощущала смятение. Лихай Торхаш всегда раздражал её, потому она дразнила его, случись им оказаться вместе. Но никогда она не хотела одновременно его убить — и зацеловать до смерти! Унизить и покориться! Взять — и отдать себя без остатка!..

Ники Никори, навсегда закрывшую ту дверь в сердце, что вела вглубь его и открывалась лишь ради воспоминаний, это пугало. Настоящая смерть не пугала, а вот эта вот... слабость?

'Ты мог погибнуть! — орал на неё в каюте капитан Зорель, и она впервые видела его потерявшим над собой контроль. — Какого Аркаеша ты творишь, сопляк?'

'Хотел избежать неприятностей для 'Касатки'!' — честно отвечала Ники заплетающимся языком и не лгала: корабль и капитан были для неё синонимами.

'Тебя выпорют за пьянство... — неожиданно успокоился Ясин, — чтобы и другим неповадно было! Сам выпорю!'

И так он это сказал, что у Ники, как и сейчас от едкой насмешки Лихо, стало горячо в промежности.

Капитан выволок её на палубу, швырнул на связку канатов и, действительно, выпорол. Сильнее, чем требовалось, словно пытался изжить злость на неясные эмоции, испытываемые к юнге.

— Давай, приложи к заднице водоросли! — предлагал Ники вечером, в кубрике, боцман. — Авось полегчает!

Тот отказывался. Кусая губы и сглатывая слезы, терпел боль, стараясь не тревожить крепкую, не порванную ударами каната ткань матросских шаровар. Бил капитан прицельно.

Выйдя из шхеры 'Касатка' на всякий случай удалилась от берега, стремясь на чистую воду — Зорель не испытывал желания вновь встречаться с патрульными. Пара дней прошла спокойно, не считая метаний юнги, страдающего от болей седалища и каждую ночь мечтающего пробраться в каюту капитана, чтобы задать ему жару. Но однажды на рассвете...

***

Весь воспринял известие о переселении в общежитие университета с восторгом. Это одновременно успокоило Бруни и расстроило. Успокоило, поскольку она, наконец, перестала волноваться за него, расстроило, так как родительский дом ночами оставался без присмотра.