Анатолий Агарков - Как я стал Богом

— А вы съешьте — хуже не будет.

— Да вроде только что поел, — Скоробогатов взял чашку, ложку и приступил.

— И ягоды ешьте, в лесу найдёте, и орехи — всё усвоится. Вас теперь не будет мучить голод в отсутствии еды, и жажда, когда воды не будет. Болеть не станете — хоть в прорубе купайтесь, хоть босиком по снегу.

Кладоискатель доел уху, всполоснул чашку и снова в свой рюкзак за свои сокровища. Протянул рубин:

— Вот, возьмите.

Я отказался:

— Подарите снохе, или продайте и отдайте деньгами — купите себе покой на зиму.

Фадей Фадеич продолжал суетиться:

— Ночь не спал, а чувствую себя бодрячком, только в душе покоя нет — вот как-то, в должниках-то не привык....

Порылся в рюкзаке, почмокал недовольный, встрепенулся:

— Говорили, с квартирой напряжёнка — есть на примете. Конечно, не люкс в гостинице, но об эту пору можно жить. В стародавние времена даже зимой отшельники там обитались. А нынче разве только косолапый. Идёмте, покажу.

Скатали палатку, затушили костёр. Потом полдня едва пролазною тропой средь исполинских сосен сквозь заросли подлеска поднимались в гору. И вот она, вершина, и вот он, грот.

— Здесь много лет святоши обитали — один помрёт, другой припрётся. Молились, жили, а после бурь искали самоцветы под вывороченными корнями. Куда потом? Должно быть, в монастырь несли, а может, прятали. Я их искал, но не нашёл. Вам посчастливится — мне половину.

Не буду фантазировать, как и какие силы создавали этот грот в скале, но не забыты стол и ложе, и даже табурет — скруглённый сталагмит. Вот что уж точно рук человеческих творение — над ложем крест в стене по православному шестиконечный. Хозяина тайги следов обетования я не нашёл.

— Откуда быль?

— Столкнулся с ним нос к носу вон там, шагах, наверно, тридцати.

— Кто убежал?

— Со мной ружьё, а он своё забыл в берлоге.

— Стрелял?

— Вверх, только для острастки. Потом пещеру обнаружил.

Грот мне понравилась, и спутникам моим — обнюхались в момент. Поблагодарил старателя, сказал, что остаюсь, но не спешил он уходить. Поставил рядышком палатку и натаскал валежника — костёр палили ночи напролёт, вели беседы за жизнь, за философию, за пацифизм. А днями ловили рыбу удочкой, варили в котелке уху.

— Таков инстинкт врождённый: и есть не хочется, а брюхо набиваешь, — ворчал геолог, варево мешая.

— Скорее летний отпуск — река, рыбалка. Как тут без ухи?

— Тебя гнус достаёт? И мне лишь только слышится — всё фокусы твои?

— Теперь твои. Ещё немало открытий чудных твой организм тебе готовит — устанешь удивляться. За миллионы лет, что длилась эволюция, багаж солидный припасён — вот где сокровища.

Уходил Фадей Фадеич налегке, оставив мне палатку, спальные принадлежности, котелок с треногой.

— По внучкам соскучился. Но если плохо примут, зимовать к тебе вернусь.

Грот не гроб — здесь веселее. Над головою солнце, облака, внизу река шумит на перекатах да бликами играет. Поют пернатые, а аромат сосновый.... словами не сказать. Когда ж гроза бушует над окрестностью, уютней места не сыскать.

С рассветом ложе покидал и вниз бежал тропою до мшелых по бокам и лысых сверху гольцов — гиппопотамов Лимпопо, приткнувших к берегу. С них прыгал в воду и скользил в её глубинах, нимало не заботясь о дыхании. Мог океан перенырнуть, а в тесных берегах лишь щук пугал, хватая за хвосты, да выдре корчил рожицы — смотри-ка, деловая.

И спал, и бегал, и ходил — всё нагишом. На третий день или четвёртый одежду снял и обувь, запрятал в дальний уголок. Поскольку чаще встретить можно здесь медведя — стесняться некого, а сменной одежонки нет, и до ближайшего универмага вёрст.... как бы ни соврать. А ветки с иглами, сучки сухие да роса буквально за неделю могли любой прикид в лохмотья превратить, а тело голое массажем лишь бодрили. Ступням приятней и полезней бегать по траве, хвое опавшей, шишкам и камням.

После пробежки и купания бродил средь вековых сосен. Они шумели в поднебесье густыми кронами, а будто песню пели о богатырской воле да подневольной доле. Чтоб вникнуть в смысл, прикладывался ухом к стволу в два-три обхвата и слушал гул, с небес передаваемых корнями в недра. Под ту симфонию лесную засыпал и ощущал себя частицею природы — такой же вечной и необходимой. Моё призвание — осмыслить всё, понять и объяснить. И в пользу обратить, пока не знаю для кого. Но счастлив был, и хотел того же для всех и вся.

Под вечер возвращался в грот. Налюбовавшись красками заката и всполохом костра, ложился спать под шёпот и миганье звёзд. А если дали заносила облачная хмарь, зарницы красили безрадостное небо и прочили грозу.