Юрий Гаврюченков - Черный пролетарий

— Сколь изобильный выход энергии низа, — заметил Щавель.

— Это душа из него вышла, — заявил Лузга.

— Тогда дело сделано.

Дружинники связали подручных опального топ-манагера и вместе с владельцем сапог повели к каравану. Оцепление сняли, беженцы потянулись по своим шалашам и лачугам. Даже Бомжена перестала буйствовать, а стащила туфли с холодеющих ног Любослава Нахального. Брезгливо обтёрла о траву, завернула в подол и понесла в свою палатку. Обувь хоть и пользованная, но изначально дорогая. Практичной женщине пригодится.

Карп наблюдал за драматическим представлением из-за оцепления. Со своего вороного тяжеловоза ему было прекрасно видно.

— Воздал беспредельщику той же мерою? — прогудел он, тронув коня и двинувшись рядом со Щавелем.

— Кто-то должен, — сказал Щавель. — Вот и начались проблемы с беженцами. Они пока жили дома, друг дружку грызли, а как оказались в условиях постоянно растущих вызовов, так поедом стали есть. Тут же объявился самый динамичный, который возглавил процесс на месте. А ведь он ещё организацией движения не занялся, войско голодранцев не собрал, но это обязательно будет. Найдётся другой, не менее эффективный.

— Ненадолго. Они всегда сначала уверенно идут к успеху, а потом поют горестную песню: «Анус, порвали анус! Каюсь, каюсь, каюсь…» — Лузга скабрезно оскалил траченный кариесом частокол, напоминающий о взятой при поддержке артиллерии крепости.

— Такова участь манагера — борзеть и потом раскаиваться, — обронил Щавель. — Их надо убивать, пока они в силу не вошли.

— Всех не перебьёшь, — Карп скептично выпятил губы, но тут же мнительно покосился на командира, будто начал раскаиваться в сказанном.

— Перебьёшь, — смиренно ответил Щавель. — Зло конечно. Эффективных манагеров на самом деле мало, просто зла от них много, поэтому они заметнее нормальных людей. Если уродов уничтожать, они закончатся, а те, кто мог бы стать крысами, испугаются и не станут. Поэтому не проходи мимо живого выродка, и не упускай возможности сделать его мёртвым.

— Тут манагеры, на Северо-Западе эльфы, всюду своя напасть, — примирительно рассудил Карп.

— Эльфы смирные, — сказал Щавель. — Сидят на дачных участках и не рыпаются. Детишек грамоте учат.

— Басурмане тоже учат, — припомнил работорговец странствующего преподавателя Вагиза Фатыховича. — Людей портят. Баба учёна — пол не метён, да и мужикам лишнее образование только мешает думать. На кой хлеборобу тригонометрия? Или, того, хуже, философия. От неё мыслям тесно и в жилах соки начинают бродить, с того крыша едет, крестьяне бунтуют и рабы бегают. Всё дурь эльфийская! Забивают людям голову ненужным хламом. Я б эту заразу под корень изводил при каждом удобном случае.

— Будет приказ светлейшего — изведём, — сухо ответил Щавель. — Будет указ о насаждении на Руси школ и университетов — насадим. А пока едем в Великий Муром ловить рабов.

Карп перекрыл словесный фонтан, но не до конца. Отъехав в обоз, что-то ещё бурчал, попусту дёргал за узду вороного, ругался на раболовов, отдавал ненужные команды по конвоированию. Четверых захваченных из бомжовища арестантов быстро обрядили в лёгкие колодки с замочками и пустили гуськом за последней телегой. Скованные одной цепью, они были связаны одной целью — дойти до Владимирского централа и там принять заслуженное наказание.

Бездомному отребью следовало согнуть выю под железное ярмо закона. В таком настроении Щавель въехал во Владимир.

— Не все доживут до зимы, — молвил Щавель, когда караван подошёл к окраине града Владимира.

В то время как дружина огибала Москву по Большому кольцу, беженцы шли напрямик и успели преобразовать местность перед городом на свой лад.

У самого города, возле развилки проспекта Ленина и улицы Лайкина ратники миновали остатки ночлежбища, некогда значительного, а ныне разорённого. Среди руин стоял пяток наспех возведённых шалашей, но уже брошенных. Чернели пепелища, однако сырое дерево горело плохо, и постройки пришлось разваливать грубой силой, коли не взял их очистительный огонь. Могильных холмиков не приметили, равно как непогребённых тел. Не валялся и разбросанный хлам. Обитатели ушли если и не по своей воле, то, во всяком случае, без спешки.

«Потом пришли с Москвы новые, но тоже не задержались, — отметил Щавель. — Здесь больше не задерживался никто».