Юрий Гаврюченков - Работорговцы. Черный пролетарий

– Отступать некуда, – командир Щавель выпрямился в седле. – Позади Москва. Соваться туда, – он набрал в грудь воздуха, – можно только по большой нужде. Наше дело правое. Наводим порядок и ловим рабов. Приказ светлейшего князя, – он пристальным взором скользнул по строю конных ратников, – для нас свят. Исполним долг!

– Слава России! – гаркнули семьдесят княжеских дружинников.

Было утро. Раболовецкий караван выстроился в походную колонну у ворот постоялого двора возле Хрястово. Позади – семь дней и двести с лишним вёрст от Дмитрова. Щавель уводил своё войско по Большому кольцу, оставляя бурлящий котёл войны далеко в стороне. Москва горела. Едва ударный отряд новгородского ОМОН поразил Орден Ленина, на его территорию напали соседи, стремясь урвать кусок побольше, и между ними началась грызня. Дорога была полна беженцев. Они рассказывали ужасные истории о бесчинствах мутантов, мародёров, карателей, сталкеров, манагеров и их приспешников. Добрые люди проявили себя так, будто услышали зов Ктулху, и простым людям не осталось среди них места. Спасая себя и близких, они ринулись прочь из города, бросив нажитое непосильным трудом и унося самое ценное. Москву снова прорвало. Так случалось после Большого Пиндеца, случалось и до него, и по воле рока будет случаться впредь. Сегодня караван выходил на загаженный бесприютными странниками Муромский тракт и многих ратников от вида обездоленных москвичей с души воротило.

Из Внутримкадья хлынули эмигранты и потекли в неприветливое и таинственное Замкадье. Они тащили стариков, женщин и детей. Тащили друзей. Тащили остро необходимых для улучшения эффективности тайм-менеджеров. Тащили поучающих за хорошую кормёжку коучей, а также начальство и бухгалтерию. Телеги, ручные тачки и просто беженцы с узлами на спине запрудили тракт. Шли на восток, в хлебные области Великой Руси, надеясь приткнуться в Муроме и просто из привычки жить в большом городе. Беженцы несли серебро и золото. Расплачивались наличкой. Меняли вещи на еду пока что немногие. Это было вопросом времени, как продажа детей в рабство. Проклятие Жёлудя, что Россия богатствами Москвы прирастать будет, начинало сбываться. Росла дорожная проституция: за кусок хлеба, за миску каши, за ночлег. Москвичам никто не отказывал в унижении, но и поощрениями не баловал.

От Москвы до Великого Мурома через Владимир триста пятьдесят вёрст. Недели две-три пешком вполне посильно летом, даже если негде приткнуться. Это давало надежду. Люди шли и, что характерно, доходили – от голода, подхваченных в пути болезней и просто от большой нужды. Их раздутые трупы смердели на полях вдоль дороги.

Возле деревень, откуда не гоняли, вырастали ночлежбища. Становился неподалёку от источника воды один москвич, к нему пристраивался другой со своими домашними. Глядишь, подтянулась целая семья, а то и весь рабочий коллектив. Вместе не так боязно темноты, чудовищ и местных. К ночи у околицы уже собирался табор. Костры, шум, гам, детишки бегают, бабы стряпают, в кустах петуха пользуют, бренчит гитара, порочная спутница барда. Вспыхивает и враз утихает драка, зачинщика бьют по-офисному, всей толпой, девки визжат, – веселье! Старики уму-разуму научают молодёжь: как воровать, как убивать сподручнее, по каким признакам выявлять лидера, куда раскидывать рамсы с быдлом. Крепнет связь поколений. Происходит уникальный обмен опытом. В столпотворении, содоме и гоморре лагеря беженцев сходятся горожане, которые в Москве не встретились бы ни в жисть. Их знания в совокупности порождают в буйных головах деструктивный коктейль. Странствия здорово учат, особенно молодых.

В Великий Муром они нагрянут подготовленными.

Жёлудь ехал во главе колонны: то позади отца, то выдвигаясь вперёд в боевое охранение.

После возвращения из цитадели Ордена Ленина ратники то и дело стали звать парня в свой круг – чифирнуть, поговорить. Дружинники, не участвовавшие в спецоперации, поглядывали на молодого лучника с почтением, должно быть, наслушались от товарищей. Жёлудя признали своим.