Евгений Шатько: Пятеро на леднике

Вот исчезла курчавая голова Памира, вот в последний раз заржала, точно заплакала, лошадь… Мы остались одни.

Я подошел к рюкзаку Александра Дмитриевича, стал вытаскивать из него консервы и перекладывать в свой.

— Что вы делаете, оставьте! — закричал он возмущенно.

Но, я знаю: лучше разделить груз сразу.

— Мика, возьми-ка себе пяток банок у Лили!

— Оставьте хоть шпроты! — попросил академик.

Мы идем. Солнце бьет нам в глаза, и в его лучах впереди разворачивается блистающая равнина ледника. На десятки километров растянулась за ледником горная цепь.

Горы далеко, но глаз различает изломы пород, каждую складку жесткого, точно накрахмаленного снега, одевающего камень.

Плоскость ледника только издали кажется ровной, будто выутюженной. Приближаясь, она покрывается рябью впадин, вырастает гребенкой торосов, а шагаем мы между бесконечных ям, зубцов и колодцев, выточенных солнцем.

Хуже всего мелкие вертикальные колодцы, которые Александр Дмитриевич называет на альпинистский манер «стаканами». «Стаканы» полны воды. С утра они задернуты льдом, но чем ближе к полудню, тем чаще лед проламывается и нога по колено уходит в жгучую, льдистую воду.

Неимоверная тишина замерла над равниной. Это торжественное безмолвие миллионы лет не знает ни беспокойного крика птицы, ни шума листвы — только скрежет ломающегося льда или грохот лавины… Но солнце, вздымаясь, заливает белую пустыню яростным теплом, и ледник, наполняется шорохом и звоном таяния. Сочатся капли с торосов, сбегаются в ручейки; ледник плачет о зеленой весне, которой он никогда не знал. Ручьи собираются в потоки и даже реки! Река на леднике? Сначала почудился впереди плеск большой воды, и вдруг мы вышли на речной берег. Глубокая, прозрачная, как летнее небо, вода мчалась по изумрудному ледяному руслу. У этой сказочной реки были свои перекаты и петли, обрывы и острова. Мы спустились по берегу и напились. Вода была пресной и безжизненной.

У реки отдыхаем.

Академик, Мика и Лиля подложили рюкзаки под головы. Пайшамбе заснул сидя.

— Я чувствую себя наедине с вечностью, — задремывая, пробормотал Александр Дмитриевич.

Я достал бинокль и стал рассматривать борта долины. Большая часть гор покрыта снежным панцирем. Завтра-послезавтра придется идти к борту и добираться до обнажений, чтобы понять: те же это толщи, что на востоке, или другие.

А они, кажется, заснули. Нет, вот Лиля поднялась, села.

Я все смотрел в бинокль.

— Потом дашь мне посмотреть? — попросила она устало.

Когда-то мы часто так сидели рядом на перевале и, передавая друг другу бинокль, рассматривали какой-нибудь надвиг или разлом, тут же строили догадки, создавали целые теории…

Пока мы с Лилей рассматривали в бинокль горы, Александр Дмитриевич и Мика затеяли спор.

— Да… про эти горы мог бы грохнуть только Маяковский! — заявил Мика.

— Что?! — возразил Александр Дмитриевич. — Это уж бросьте! Впрочем, он бы грохнул, да так, что все полетело бы к черту! Он же крикун. А здесь нужен Тютчев — высота, поэзия, стройность!

— Ха-ха… это старье!

— А у вашего Маяковского: «От этого Терека в поэтах истерика».

— А что? Лихо сказано!

— Лихо? Это клоунада! Посмотрите на горы! Это же кристальная ясность, высшая красота. А Маяковский громогласен, ему это не под силу. И что я еще не люблю у него, — академик яростно стукнул себя кулаком по колену, — как он говорит о Пушкине: «Так сказать, невольник чести… пулею сражен…» Это же издевательство!

— Вы говорите, как нэпман! — закричал Мика, вскакивая. — Вы не понимаете поэзии!

— Хорошо! Не понимаю! Но вот я что люблю! — Александр Дмитриевич, вызывающе скосив глаза на Мику, стал читать строки из Тютчева:

Когда он закончил, Лиля захлопала в ладоши.

— У всех у вас вкус, как у старых дев, — снисходительно сказал Мика, надевая рюкзак.

— Черта с два! — возразил академик, и Лиля рассмеялась.

Мы идем снова. Становится жарко. Солнце отражается от снега и обжигает лицо снизу. Я нечаянно снимаю темные очки и сразу же зажмуриваюсь; белизна так ослепляет, точно в глаза швырнули песком.

Мы идем цепочкой. Я первый, за мной Мика, Лиля, Пайшамбе; академик, как опытный альпинист, замыкает шествие.

Стали попадаться первые трещины. Сначала они так узки, что мы их легко перешагиваем. Затем пошли пошире, с навесами и карнизами из снега, — через них приходится прыгать. Наконец останавливаемся перед трещиной метра в четыре шириной. Ледяные стенки ее вверху нежно-зеленые, как морская вода, книзу темнеют. С карниза свисают лазурные сосульки. Лиля отламывает одну сосульку и бросает ее в трещину. Сосулька раскалывается о стенку, и кусочки ее, печально вызванивая, долго-долго летят куда-то внутрь ледника.