Евгений Журавлев - Операция «Шасть!»

Из леса выбрался крупный медведь с бельмом на левом глазу и устроился ловить рыбу. Вскоре в пасти косолапого забился таймень редчайшей расцветки: сплошь золотой, лишь плавники алые да глаза голубые. Мишка потащил улов на берег, чтобы там спокойно скушать. Рыбина, однако, повела себя странно: раскрыла рот и заговорила человеческим голосом. К сожалению, зверь оказался не только подслеповатым, но и тугим на ухо. Да и вообще ограниченным типом. Вместо того чтобы внимательно выслушать говорящего тайменя, лесной хозяин хряпнул его головой о камень, после чего с довольным урчанием сожрал переставшую трепыхаться и болтать добычу.

Ближе к полудню под деревней Ёшкин Пот, что в Картафановском уезде, пролился дождичек. Дождичек был невелик, скоро начался и скоро кончился, вот только вместо воды падали с небес лягушки, жабы да головастики. А еще икра, но не паюсная, а тоже лягушачья. К счастью для земноводных, аномалия случилась точно над Черемушским болотом. Большинство невольных летунов отделалось легким испугом. Контуженное от удара о твердую почву меньшинство попало в клювы цаплям, уткам и прочим пернатым. Ну да это так и так должно было произойти рано или поздно.

На съемках первого отечественного кинокомикса «Цокотуха» Человек-Комар, вместо того чтобы сражаться с Человеком-Пауком, вдруг набросился на членов съемочной группы, стал кусать их и даже порывался пить кровь. Буяна остановил осветитель Дихлофосов, навесив ему хорошенький фонарик под левым глазом. Фонарик тут же начал ярко семафорить в ритме азбуки Морзе. Если бы кто-нибудь из киношников умел читать эту азбуку, узнал бы много загадочного и сенсационного. Но не сложилось.

В остальном же все шло как обычно. Остапкинская и Эйфориева башни оставались на местах, хоть и замигала на них среди бела дня иллюминация. Пейзанская и Не-Иванская продолжали падать, – как всегда, безуспешно. Под толщей вод Тихого океана крепко спало гигантское чудовище с кракеном на месте головы, и сон его хранили двадцать пять атомных подводных лодок – десять русских, десять американских и пять неизвестно чьих. Марсианский Сфинкс в очередной раз улыбнулся и подмигнул, но ученые в очередной раз об этом умолчали, гады такие! У земного Сфинкса выкрошилось еще несколько камешков из носа, о чем раструбили все каирские газеты. Дети пошли наконец-то на летние каникулы.

Словом, планета жила в привычном ритме, абсолютно не ведая, что ее ждет в самом скором времени.

Для самой Третьяковки день 31 мая 20… года ознаменовался санитарными мероприятиями. Впрочем, санитаров на тот момент в галерее не обнаруживалось. Равно как не было и движения музейного персонала – все ушли на фронт, на базу, на обед. Чем там они, вообще, занимаются в санитарные дни – это их дело. А только традиция есть традиция. Последний день месяца отдай чистоте и не греши.

Поэтому в зале, где экспонировалось знаменитое полотно, в два часа пополудни процесс метаморфоза могла наблюдать только упитанная синица, которая неведомо как попала в музей. Но пичуге было не до того, чтобы на картины пялиться. Ополоумев от ужаса, она с писком металась по залам в поисках выхода на волю.

Да, собственно, и самого метаморфоза, сопровождаемого из ряда вон выходящими катаклизмами, вроде как не было. Следящая за залом видеокамера ровным счетом ничего лишнего не зафиксировала. Кроме синицы, конечно. Как висела картина, изображающая трех богатырских коней, щиплющих редкую, пожухшую травку подле разбросанной там и сям ратной амуниции, так и висит. Не сменилось и название «Купание трех богатырей. Hard day's night». [1]

Бывало, иному посетителю галереи становилось невдомек – где же, шорт побьери, пресловутые купальщики? И тогда случившийся поблизости экскурсовод начинал разглагольствовать о суровой цензуре, царившей в период написания картины. Звучало это примерно так:

«В условиях жесточайшего монархического контроля изображение нагих прекрасных мужских тел считалось пропагандой свального греха и приравнивалось к гомосексуальному террористическому акту. Это потом уже, в разнузданную эпоху НЭПа Петров-Водкин со своим „Красным конем“ мог должным образом чувствовать себя на коне. А Васнецову приходилось хитрить и выкручиваться. Подумайте сами, разве мог он написать витязей, плавающих в полном воинском облачении? Они, потопившие непобедимую армаду тевтонских псов-рыцарей, сами не избежали бы подобной участи. А освежиться надо? Отдых после боя. Пивко там, русалки, то-се. Вот и вышел из-под его кисти гениально компромиссный сюжет. Между прочим, нетленный. Много воды утекло, много режимов и видов цензур сменилось, а воображение у зрителя перед этой картиной по-прежнему работает на всю катушку…»

Читать дальше