Владислав Былинский: Отвоеванный дом

Заявила и совсем развеселилась: старушенции! Глядя на ее неотвязный смех, она вдруг почувствовала, что способна ударить подругу. В благодарность за постоянное место жительства. Впрочем, хозяйка тоже была на взводе. Из-за проклятой квартиры канули лучшие годы… хоть бы финансами поучаствовал или заместителя своего прислал, змий. Не забыть ему в счет поставить. Это себе в долговременную память; а теперь -- вон из головы! Не губи настроение, милая, у нас праздник, и я должна сделать малюсенькое замечание: нашему жилищу не к лицу ненормативная лексика, не правда ли?

Они сквернословили и весело смеялись -- две беззаботные райские птички, условно осужденные за желания свои грешные на бессрочное обладание огромной барской квартирой, которую они упорно называли домом. Называли вопреки тому досадному обстоятельству, что дом, как океанский лайнер, был разделен переборками на автономные непотопляемые отсеки. В этот каштановый вечер все полуночные преступные мысли подлежали амнистии и забавно кружили в дыму дорогих сигарет, в трепете свечи, в голосе Джин, умоляющей бога, на огонек к ней завернувшего: едва слышна она в треске помех, но -- искрятся слезы на ресницах, нас тоже простят, блюз, дыхание на щеке, восторг, жарко как… обними меня…

Они шептали друг дружке то, что сами мечтали услышать. Будущее -- летящий гигант. Оно обязано войти в них, и тогда они обновят покровы. Оно капризно и незыблемо. Они переберут вещи, выкинут старье, расставят все по-другому, а затем начнут жить. Затем.

А в ходу уже были карты, одинаковые неразличимые прямоугольники, оживающие сразу после того, как их избрали, и безошибочно узнаваемые с изнанки. Он, конечно же, объявился, сказать ему нечего, они восприняли это как должное. Множество комбинаций для троих вдумчивых людей, множество воспоминаний, счастливых находок, изумительных сочетаний. Лимончик подтянулся и обратился в нежное красивое деревцо. Две дамы, две хозяйки дома (одна из них настоящая) приняли на постой раздувшуюся, поперек себя шире вульгарную особу, она притихла и много чего принесла за собой -- все-таки лето закончилось, холода на носу. Да и пара рук кстати. Но, вот странно, с той поры работы только прибавлялось и прибавлялось.

Догорала осень, молодой человек вновь коротал ночи на хозяйской половине, где было прохладнее и чуть-чуть шумнее вследствие частых вибраций, из глубин и недр доносящихся. "Испытывают нас", говорила приживалка, осуждающе подняв бровь: мыслимое ли дело, саму землю-матушку хотят извести, распотрошить ее на нефть, на цветной прокат, на никому не нужную пакость трансурановую. Ну сущие питекантропы. Молодой человек, забывая кивать, сонно таращился, порывался слово вставить, но слова ему больше не давали. Спорить, в общем-то, никому не хотелось, к тому же после телевизора приобрели стереопроигрыватель и дюжину пластинок апрелевского завода.

Родился мальчик. Страшный вышел скандал, с битьем посуды, с криками и немыслимыми оборотами речи, он нашел ее на трамвайных путях -- сидела на рельсах в чем выбежала и негромко однотонно выла, помогая вытью своему дрожанием подбородка и подергиванием плеч. Красные, почти черные в ранних зимних сумерках струйки изо рта -- сердце в пятки ушло; но тут, откуда ни возьмись, взошли над ними трамвайные огни (все одно к одному, а когда надо, не дождешься), и тогда он, под издевательский трезвон, влепил ей пару запоминающихся оплеух: на всю жизнь, по гроб самый, это оказалось всего лишь размазанной помадой, помадой и легкими царапинами, зарубками на пергаменте пощечин. Домой она шла хоть и без всякого желания, но и без принуждения. Искусный макияж скрыл всякие следы; немного тесновато стало, но вторая хозяйка смирилась и тихой тенью сновала у плиты -- никто не доверял ее показушному смирению, внезапному молчанию и заторможенности движений. Особа, усматривая в кротости хитрый расчет и гордое коварство, ловко стереглась психотропных ее пирожков и выходила из положения, запираясь в каморе для поедания сырых нитратов. Ее фигура приходила в норму.

Вскоре -- год прошел или два -- взял и исчез старожил, бывший хозяин. Возможно, он умер или попал куда вследствие общей преклонности дум. Особа, однако, уверяла, будто дедок клюнул на ядовитую приманку одной из шиванутых секс-общин. Хозяйка, не желая слышать в своем доме вздор и гадость, справедливо полагала, что хозяин попросту кем-то увлекся или же принял постриг. Его, бедняжку, слишком легко окрутить: ведь он всегда был так молчалив и неподвижен. Она вновь не спала всю ночь, встала очень рано, отдала необходимые распоряжения, собралась и в последний раз покинула дом. В самый последний раз.