Александр Карнишин - Миниатюры [Сборник; СИ]

Открывать двери, склонять голову в приветствии, аккуратно принимать скинутые на ходу, буквально сами соскользнувшие с загорелых спин яркие и невесомые шубки, откладывать их давнему знакомому — гардеробщику, говорить густым басом «спасибо» за каждые пять рублей, сунутые на ходу в его руку, обтянутую белой перчаткой… Она сновала по залу, следя за каждым движением гостей. Вот только кто-то поднял голову от зеленого стола, а она уже рядом с подносом, уже предлагает бокал прохладительного или маленькую тарталетку на закуску.

— Ну-ка, постой, не уходи, — говорили ей и делали ставку. А потом, бывало, счастливо и расслабленно смеялись, и совали в кармашек на фартуке или даже, совсем распустившись, за кружевной ворот, купюру или две… Рано утром, когда еще было темно, они уходили с работы. Он всегда дожидался ее, она никогда не уходила без него. Они были очень странной парой — пожилой длинный седой мужчина с нафабренными усами с загнутыми вверх, под Дали, кончиками в сером прямом старомодном пальто, и невысокая, даже маленькая совсем молодая девушка, по виду студентка, в простеньком китайском пуховике непонятной расцветки с куриными перьями, вылезающими из швов.

— У меня сегодня тысяча, — хвалился он.

— А у меня — пять! — гордо заявляла она, приобняв его за талию. Потом она нажимала кнопку на плеере, они делили два наушника, распутывая провода, и шли дальше, в обнимку, плотно прижавшись друг к другу, стараясь попасть в ногу, в такт сложной мелодии: /…Они никому не верят, и никогда не плачут — / /Бог, открывающий двери, и ангел, приносящий удачу…/ //

Жили были две пусечки. Одну звали Ня, другую — Кавай. И такими они были миленькими, красивенькими, мягонькими и большеглазенькими, что все их сильно-сильно любили. А когда они выходили на улицу, то только и слышали со всех сторон:

— Ня-а-а… Кава-а-а-ай! Пока они были маленькими пусечками, им это только нравилось. Они и сами любили потереться розовыми щечками, приговаривая нежно:

— Ня-а-а-а… Кава-а-а-ай… Но потом пусечки выросли, и им стало противно. Они решили измениться. Покрасили лица белым, волосы, губы и ногти — черным.

Посмотрели друг на друга с восхищением и вышли на уоицу.

— Ня-а-а! Кава-а-ай! — услышали они со всех сторон. Тогда на другой день они вбили себе по семь гвоздиков в ухо, вставили штангу в нос, железячку в язык.

— Ня-а-а-а! Кава-а-а-ай! Задолбали. Пусечки закончили ВУЗ, пошли работать и продвинулась до больших начальников. Они стали носить строгие костюмы и белые блузки. Очки в тонкой оправе подчеркивали их ум и индивидуальность. Они строили навытяжку коллектив, сокращали рабочие места, ругались, как строители (а строители — это вам похуже сапожников!). После тяжкого рабочего дня пусечки возвращались домой, принимали ванну с разными вкусно пахнущими пенками, надевали яркие халаты и выползали на кухню, где их встречали их мужчины:

— Ня-а-а-а… Кава-а-ай! Тьфу, черт! Закрываясь в квартире, отключая на выходные дни свои телефоны, выгоняя всех гулять или по магазинам, пусечки крепко обнимали своих любимых котэ и нежно шептали им в мохнатые уши:

— Ми-ми-ми… Только наедине с собой они могли так расслабиться.

— Они такие пусечки, такие пусечки, — щебетали дети, хвастаясь своими мамами. Но наступил возраст, и их перестали узнавать. Никто не кричал при встрече:

— Ня-а-а-а! Кава-а-ай! Никто больше не называл пусечками. Более того, однажды на автобусной остановке — они снова стали ездить общественным транспортом — им сказали:

— Сучки крашенные! Пусечки поглядели друг на друга, прыснули в ладошку, потом поехали на кухню и там долго пили вкусные коктейли, вспоминая молодость и шепчась о чем-то своем, пусечном. А потом дети привезли внуков. А внуки, увидев бабушек, расплылись в беззубой улыбке и завопили:

— Ня-а-а! Кава-а-ай!

— Ми-ми-ми, — растроганно прошептали пусечки, тиская внуков.

— Ах, какие же они пусечки, — радовались, убегая по своим делам, дети.

— Ня-а-а-а… Кава-а-ай, — сказали пусечки, глядя друг на друга, и беззубо радостно засмеялись вместе с внуками.

Старший сын быстро смел свою порцию и вскочил с места, собираясь выскочить во двор.

— Стоп! — строго сказал отец. — Что сначала сделать надо?

— Зарычать? — спросил средний сын. — Вот так — р-р-р-р-р…

— Нет!

— У-у-убежать? — заикнулся старший, косясь глазом на приоткрытую дверь.

— Нет! Сказать что надо?

— А-а-а! Я знаю! — подскочил младший. — Мы с тобой одной крови, ты — и я!