Андрей Лях: Нечаянные встречи Синельникова

— Так, — говорю. — А это еще что такое?

Снежный человек хрюкнул — когда они смеются, то на хрюканье похоже—и объяснил:

— Это он следы оставляет, чтобы не обидно было, что зря ехали.

— Вам бы все дурака валять, — говорю я.

Пропало у меня настроение разговаривать и со снежным человеком, и с любым другим. Отдал я ему оставшиеся два бутерброда и пошел вниз, в лагерь. Спать. Он за мной.

— Слушай, — вдруг его идея осенила. — А вдруг ты меня поймаешь? Сразу тебе и почет и уважение — авось это на нее подействует?

Я прикинул так и сяк и отвечаю:

— Нет, не получится. Героем-то все равно он будет, торжество идей непризнанного ученого. А я так, слепой исполнитель.

Он поскреб лапищей затылок и мрачно кивнул.

— Чтоб, говорит, — черти взяли эту антропологию. Приходи завтра, мы тут посоветуемся, может, что-нибудь придумаем. И почитать чего-нибудь захвати.

Я сказал, что, мол, спасибо, только мне помочь, видно, никто не сможет, почитать принесу, на прощанье хлопнул его по плечу и пошел. То есть хотел по плечу, а получилось по ноге, но он понял.

В лагере мне устроили разнос за самовольную отлучку и погнали готовить ужин. И то хорошо.

Утром пошли смотреть следовую полосу. Там, ясное дело, как дивизия прошла. Что тут началось, боже мой. Все сияют, обнимаются. Ленка Аркадия расцеловала, словно он и есть снежный человек. Следы эти мерили, гипсом заливали и чего только ни делали. Елена даже на меня внимание обратила и говорит с восторгом:

— Нет, ты представляешь — пятьдесят два сантиметра! Просто не верится! Можно поздравить Аркадия Николаевича.

— Да, — говорю, — можно. Первый тост за родителей.

Она фыркнула и ушла. Аркадий издал указ — без разрешения и по одному из лагеря не выходить. Сам принялся наносить следы на карту. А я развернулся, взял восемь банок тушенки, бутылку водки, фотоаппарат, учебник экологии Одума и отправился опять в горы. Пробрался другим путем, смотрю — с гребня мне машут. Подхожу. Вся вчерашняя компания и еще двое прибавились — один такой же громила как и первые, второй поменьше — всего, значит, четверо, я пятый. Открыли банки, разлили водку — что там одна бутылка на пятерых, — но посидели очень хорошо. Они говорят — мы разделяем твою печаль, и сколько можем, окажем содействие. Я расчувствовался и отвечаю — спасибо, ребята, ничего не нужно, мне и этого хватит, четыре года отучился в институте, и за все это время никто вот так, по-человечески, со мной не поговорил. Этот мой старый знакомый отвечает: не дрейфь, мы все устроим. Конечно, добавил тот, что поменьше, идея снежного человека себя изжила, будем реалистами, но раз девушка так любит феномены — это ей организуем. Я сказал: ни боже мой, ничего не надо, мне и так хорошо, я просто рад вашему обществу. Потом мы сфотографировались на память — снимал тот маленький — а чтобы всем уместиться в кадр, пришлось меня немного подсадить. Свою «Смену» я им оставил в подарок — сказали, что проявят и напечатают сами.

Доели, допили, короче, в лагерь я попал уже в темноте. Никто со мной слова не сказал, а молча повели к шефу.

Судили меня очень красиво, при факелах. В глазах у всех горели огоньки. Шеф был прост и суров — ему очень нравится быть простым и суровым. Он не может отвечать за нарушителей дисциплины. Был договор, что после первого замечания из лагеря выставлять? Был. Значит, все; коротко и ясно. И никаких обид. Вид у Аркадия был очень торжественный и какой-то озаренный, словно у хирурга, отсекающего гангренозный орган. По-моему, он произвел на себя очень хорошее впечатление. Даже было жалко, что все так быстро кончилось.

Утром, перед отправкой, ко мне подошла Елена. Она, конечно, понимала, что каша заварилась из-за нее. Постояла, помолчала, потом спросила:

— А где твой фотоаппарат?

Я возьми сдуру и скажи ей всю правду:

— Подарил снежному человеку.

В ответ она залепила мне пощечину и убежала.

Специально откомандированные ребята проводили меня до селения — чтобы гоминиды не украли — и я зашагал по дороге.

Остаток лета я провел в Москве. Экспедиция вернулась только с тем, что я уже знал, но Елена, однако, была полна решимости снова ехать на следующее лето. Я бы тоже не отказался, но тут так все обернулось, что вряд ли получится.

Меня сняли прямо с лекции и вызвали к ректору. Вхожу. Там Сидит наш декан, ректор, и еще какой-то, по виду начальник. Ректор спрашивает:

— Вы писали в Англию?

— Нет, — говорю, — с чего это мне туда писать?

— В Королевское общество?