Клайв Баркер - Книги крови III—IV - Исповедь савана

— Когда я в последний раз звонил в больницу, он оставался в коматозном состоянии.

Карнеги хмыкнул и перенес внимание на экраны. После оживления во время инъекции действие на экранах вновь замерло. Камеры продолжали фиксировать близорукого субъекта. Иногда ступор прерывался вопросами доктора Уэллеса об ощущениях испытуемого. Тот чувствовал себя все так же. После трех или четырех минут подобного затишья даже случайное моргание испытуемого воспринималось почти драматически.

— По-моему, сценарий скучноват, — заметил лаборант.

Карнеги рассмеялся. Бойл выглядел смущенным Еще две или три минуты не принесли изменений.

— Не слишком обнадеживает, — сказал Карнеги. — Прокрутим побыстрее, а?

Лаборант собирался подчиниться, когда Бойл сказал:

— Подождите!

Карнеги глянул на помощника, раздраженный вмешательством, а потом — опять на экраны. Там действительно что-то происходило: невыразительные черты испытуемого едва заметно изменились. Он улыбался сам себе и утонул в кресле, словно погрузил тело в теплую ванну. Его глаза, до сего момента выражавшие вежливое безразличие, стали медленно закрываться, а потом внезапно открылись. В них появилось новое выражение: голод. Он изливался с экрана прямо в кабинета инспектора.

Карнеги отставил свою чашку и подошел ближе к экранам. Когда он сделал это, испытуемый тоже встал и приблизился к стеклу бокса, оставив двум камерам пустое кресло. Однако третья по-прежнему снимала его лицо, прижатое к оконному стеклу, и какой-то миг два человека смотрели друг на друга через преграду стекла и времени. Как будто взгляды их встретились.

Теперь выражение лица подопытного стало раздраженным, а голод, казалось, вышел из-под контроля рассудка. Глаза человека загорелись, он приблизил губы к окну и поцеловал его, языком коснувшись стекла.

— Что там происходит, во имя господа? — спросил Карнеги.

Раздались голоса — доктор Уэллес тщетно просил подопытного описать, что он чувствует, а Дане громко считывала показания приборов. Трудно было понять, что там творится, поскольку неразбериха усилилась внезапным взрывом обезьяньего писка и щебета Ход процессов в теле подопытного явно ускорился. Лицо его покраснело, на коже выступил пот. Он напоминал мученика на костре, когда под ним запалили хворост: обезумевший от смертельной муки. Он прекратил лизать оконное стекло, сорвал электроды с висков и датчики с груди и запястий. Дане тревожным голосом уговаривала его прекратить. Затем она пересекла помещение и вышла из поля зрения камер. Как полагал Карнеги, направилась к двери бокса.

— Лучше не надо, — сказал он, словно драма разыгрывалась по его повелению и могла остановиться по приказу.

Но женщина не послушалась. Минуту спустя она появилась на дальних планах — она вошла в комнату. Мужчина двинулся ей навстречу, расшвыривая по пути оборудование. Она окликнула его — возможно, по имени. Но даже если так, имя нельзя было разобрать сквозь крики обезьян.

— Вот дерьмо, — сказал Карнеги, когда рука испытуемого с размаху ударила сначала по той камере, что стояла сбоку, потом — по той, что снимала со среднего расстояния.

Два монитора сразу ослепли. Лишь третья камера, установленная с той стороны бокса на уровне головы подопытного, в безопасности, продолжала фиксировать события. Но из-за слишком близкого расстояния не удавалось разглядеть почти ничего — лишь случайные очертания движущихся тел. Вместо действия камера почти насмешливо зафиксировала, как по стеклу обзорного окошка бокса потекла слюна, скрыв убийство, происходившее в недосягаемой близости.

— Что ясе такое они ему дали, господи боже! — воскликнул Карнеги, когда где-то за кадром пронзительные женские крики перекрыли визг обезьянок.

Джером проснулся рано утром, чувствуя себя голодным и усталым. Он отбросил простыню и с изумлением уставился на себя: все тело покрыто царапинами, а пах — ярко-красного цвета Постанывая, он перекатился к краю кровати и какое-то время сидел там, пытаясь восстановить события вчерашнего вечера. Он помнил, как входил в лабораторию, но потом — почти ничего. Несколько месяцев он прослужил подопытным кроликом, принося в жертву свою кровь, комфорт и терпение, чтобы добавить немного денег к более чем скромному жалованью переводчика. Приработок ему устроил друг, который сам занимался подобной работой. Однако сам Фигли принимал участие в основной исследовательской программе, а Джером через неделю после зачисления поступил в распоряжение докторов Уэллеса и Дане. После серии психологических тестов они пригласили его работать исключительно с ними. По некоторым признакам он понял (хотя специально об этом не говорили), что проект был секретным и требовал от участника абсолютной преданности и сохранения тайны. Джером нуждался в деньгах, а тут предложили гораздо больше, чем в основной программе лаборатории. Он согласился, хотя время проведения экспериментов было неудобным на протяжении нескольких недель Джером приходил на исследовательский факультет поздним вечером и часто работал до утра. Он отвечал на подробные расспросы Уэллеса по поводу своей интимной жизни и ощущал на себе внимательный взгляд Дане сквозь стеклянную перегородку.