Клайв Баркер - Проклятая игра

— Забудь, — произнес он вслух.

Да, надо забыть их темный огонь. Он не представляет опасности. Нужно видеть только вакуум, пробел — то, что обещает пустота.

Внутренности Мамолиана дрожали. Под его пристальным взглядом краска на стене как будто мерцала Сладострастные извержения пятнали ее чистоту; иллюзия, но ужасающе реальная. Что ж, если не получается забыть непристойности, можно трансформировать их. Не так уж сложно перекрасить секс в насилие, превратить вздохи в крики, дрожь — в конвульсии. Грамматика та же самая, только пунктуация другая. Он представил, как любовники умирают вместе, и почувствовал, что тошнота отступает.

Что есть их существование перед лицом пустоты? Мгновение. Их обещания? Претензии.

Мамолиан успокаивался. Воспаление на стене через несколько минут спало и ушло со слабым отзвуком той самой пустоты, в которой Европеец так нуждался. Жизнь приходит и уходит. Но отсутствие, он знал, вечно.

— О, ведь тебе звонили. Билл Той. Позавчера.

Марти поднял глаза от тарелки с бифштексом, посмотрел на Перл и скорчил гримасу:

— Почему ты мне не сказала?

Она выглядела виноватой.

— Я тогда совсем потеряла терпение от проклятой толпы. Я оставила тебе записку…

— Я ничего не получил.

— В блокноте за телефоном.

Записка все еще лежала там: «Позвони Тою» — и номер. Марти набрал его и ждал почти минуту, пока на другом конце сняли трубку. Это был не Той. Ответила женщина; она говорила мягким растерянным голосом, размазанным, словно от большого количества выпитого.

— Могу я попросить Уильяма Тоя? — спросил Марти.

— Он ушел, — ответила женщина.

— Ага. Понятно.

— Он не вернется. Никогда. — Голос звучал как-то необычно. — Кто ему звонит?

— Это не важно, — ответил Марти. Он инстинктивно не хотел назвать свое имя.

— Кто это? — повторила она.

— Простите, что побеспокоил вас.

— Кто это?

Он бросил трубку, прервав шипящую настойчивость на том конце провода. И только тогда почувствовал, что его рубашка пропиталась холодным потом, внезапно выступившим на груди и на спине.

В любовном гнездышке в Пимлико Ивонна еще часа полтора пыталась добиться ответа на свой вопрос, прежде чем положила трубку. Затем отошла и присела. Кушетка была влажной: большие липкие пятна расползались от того места, где Ивонна обычно сидела Она предполагала, что с ней что-то случилось, но не могла сообразить, как и что. Также она не могла объяснить, почему мухи собирались вокруг и покрывали ее тело, волосы, одежду.

— Кто это? — спросила она снова.

Вопрос казался вполне уместным, хотя она уже не разговаривала с незнакомцем по телефону. Ее руки с ободранной кожей, кровь в ванной после душа, ужасающее отражение в зеркале — все это вызывало тот же гипнотизирующий интерес: «Кто это?»

Кто это? Кто это? Кто это?

Брир ненавидел этот дом. Он был холодным, а жители квартала — безжалостны. Он попадал под подозрение, едва выходил на улицу. Для этого, он признавал, имелись причины. За последние недели вокруг него начал распространяться запах — тяжелый липкий дух. Брир почти стыдился его, когда приближался к какой-нибудь красотке, одиноко стоявшей у школьной ограды; он боялся, что она сейчас зажмет пальцами нос, фыркнет и убежит, прокричав ему обидные слова. Когда они так делали, ему хотелось умереть.

В доме не было отопления, и приходилось принимать холодную ванну, но Брир мылся с головы до ног три-четыре раза в день в надежде отбить запах. Когда это не срабатывало, он покупал духи — в основном сандаловое дерево — и поливал тело после мытья. Теперь комментарии, которые он слышал за спиной, касались не экскрементов, а его сексуальной жизни. Он воспринимал их так же, как прежние.

Тем не менее в нем поднималось звериное, бычье сопротивление. Оно касалось не только мучений на улице. Европеец оставил вежливое обхождение и заботу, теперь он мучил Брира презрением и обращался с ним как с лакеем. Это раздражало. Когда Мамолиан посылал его на охоту за Тоем с требованием прочесать миллионный город и отыскать затаившегося старика (в последний раз Брир видел того перелезающим через стену абсолютно голым; его тощие ягодицы белели в лунном свете), он явно потерял чувство меры. Какие бы преступления Той ни совершил, его грехи едва ли настолько серьезны, чтобы заставлять Брира целый день блуждать по улицам, теряя силы.

К тому же Брир почти полностью потерял способность спать. Даже убийственная для нервов усталость не могла принудить тело к большему, чем несколько минут отдыха с полузакрытыми глазами. Но и в эти минуты мозг Брира видел такие ужасные сны, что дремоту едва ли можно было считать блаженной. У него оставалось единственное утешение — его красотки.