Клайв Баркер: Проклятая игра

Чада опьянила обретенная свобода. Он захотел сразу испытать ее, и у него появилась интересная идея — «Тебе понравится, Томми!» — испражниться на грудь старику. Тома это не заинтересовало, и он просто наблюдал, как Чад спускал штаны, чтобы совершить грязное дело. Кишечник не сразу подчинился ему. Однако едва он пристроился, как глаза Уайтхеда мигнули, и раздался выстрел. Пуля прошла на волосок от тестикул Чада, оставила красную отметину на его молочно-белом бедре, пролетела мимо лица и ударила в потолок. Кишечник Чада расслабился, но старик был уже мертв; он умер одновременно с выстрелом, чуть не лишившим Чада мужского достоинства.

— Почти попал, — заметил Том, чье оцепенение прошло, когда Чад чудом избежал увечья.

— Просто мне везет, — ответил блондин.

Затем они завершили свою месть с максимальным старанием и ушли своей дорогой.

«Я последний из племени, — думал Брир. — Когда я уйду, пожиратели лезвий станут легендой из прошлого».

Он поспешил покинуть отель «Пандемониум», осознав, что быстро теряет координацию движений. Его пальцы едва смогли отвернуть крышку канистры с бензином, которую он вытащил из багажника машины, прежде чем подняться в отель; она стояла в вестибюле, ожидая своего часа. Его мозг действовал так же плохо, как и его пальцы, но он очень старался. Он не узнал существ, что обнюхивали его, когда он копался в куче хлама. Он не помнил ничего о себе, за исключением одного: когда-то он видел прекрасные и восхитительные вещи.

Он отвернул крышку канистры и старательно облил себя бензином. Большая часть жидкости выплеснулась мимо. Затем он отбросил канистру и стал слепо шарить по карманам в поисках спичек. Первая и вторая не зажглись. Третья вспыхнула. Пламя моментально охватило его. В огромном факеле его тело скрючилось, как у всех жертв огня: суставы усыхали под воздействием пламени, руки и ноги поджимались.

Когда костер наконец угас, собаки собрались вокруг и принялись растаскивать то, что осталось. И немало псов убежали, скуля от боли, пораненные этими кусками мяса: как жемчужины в раковинах, там таились лезвия бритв, поглощенные гурманом Бриром.

Ветер наполнил мир.

В тот вечер он дул точно с востока на запад, унося облака, легкие после целого дня дождя, в сторону заходящего солнца, словно те стремились к некоему Апокалипсису прямо за горизонтом. Или же (что гораздо хуже) они спешили уговорить солнце задержаться — хоть на час, на минуту, лишь бы отложить ночь. Но такого, конечно, не могло произойти, и солнце затягивало облака за край земли, используя свое преимущество перед их паникой.

Кэрис безуспешно пыталась убедить Марти, будто все в порядке. Сейчас, когда вместе с самоубийцами-облаками и опускающейся ночью он спешил к отелю «Орфей», его подозрения подтверждались. Во всем видимом мире он замечал доказательства заговора.

Кроме того, Кэрис по-прежнему бормотала во сне. Нет, не голосом Мамолиана, не этим осторожным, увертливым, насмешливым голосом, который Марти так хорошо знал и ненавидел. Она вообще не произносила слов. Лишь странные звуки — шелест крабов, шорох птиц, запертых на чердаке. Жужжание и царапанье, словно она или что-то в ней старались вспомнить забытую речь. В этих скрежетах не было ничего человеческого, но Марти не сомневался, что за ними скрывается Европеец. Чем больше он прислушивался, тем чаще ему казалось, что в бормотании Кэрис он слышит приказы; язык ее сновидений звучал так, словно небо пыталось заговорить. Эта мысль заставляла его холодеть.

И вот, за сутки до ночи бегущих облаков, около четырех утра он проснулся от страха Он видел ужасные сны; конечно, он знал, что они будут мучить его еще много лет. Но сегодня сны перешли границу его сознания. Они были здесь. Сейчас.

Кэрис не лежала рядом с ним на узкой кровати. Она стояла посреди комнаты: глаза закрыты, лицо дрожит необъяснимой мелкой дрожью. Она снова говорила или пыталась говорить, и на этот раз он не сомневался, что Мамолиан каким-то образом все еще был в ней.

Марти позвал Кэрис по имени, но она не проявила ни малейшего признака пробуждения. Поднявшись с кровати, он направился к ней, но лишь только пошевелился, как воздух вокруг них стал темнеть. Кэрис забормотала более настойчиво, и Марти почувствовал, что темнота уплотнилась. Сдавило лицо и грудь, глаза защипало.

Он снова произнес имя девушки, на этот раз громко; он почти кричал. Ответа не последовало. Вокруг Кэрис заметались тени, хотя в комнате не было порождавшего их света. Марти уставился на ее лицо: тени выглядели так, словно свет пробивался сквозь буйно цветущие ветки, словно она стояла в тени дерева.