Клайв Баркер - Проклятая игра

— А ты еще не безумен, уверен? — спросила комната, смакуя эту мысль.

Всегда, даже в самые черные мгновения (лежа на койке в камере и слушая, как рыдает во сне сосед), Марти чего-то ждал: письма, рассвета, облегчения. Какого-то проблеска смысла.

Но здесь смысл умер. Будущее и прошлое умерли. Любовь и жизнь умерли. Даже смерть умерла, и никакое переживание не доходило сюда. Ничто. Ничто, раз и навсегда.

— Помоги мне, — попросил он, как заблудившийся ребенок.

— Иди к черту в ад, — серьезно ответила комната; и впервые в жизни он точно понял, что это означает.

На второй площадке Кэрис остановилась. Она услышала голоса. Однако нет: подойдя чуть ближе, она поняла, что это один голос — Марти, но он раздвоился, спрашивает и отвечает сам себе. Она не могла понять, откуда доносится разговор: слова звучали везде и нигде. Кэрис заглянула к себе, затем к Бриру. Потом заставила себя забыть о повторении ночного кошмара и посмотрела в ванной. Ни в одной из трех комнат она никого не обнаружила. Значит, неприятного не избежать: Марти пошел наверх, в комнату Мамолиана.

Когда она поднималась на верхнюю площадку лестницы, новый шум привлек ее внимание: где-то внизу рубили дерево. Она сразу же поняла, что это Пожиратель Лезвий. Он жаждет добраться до нее. Что творится в этом доме, подумала Кэрис, за его невинным фасадом! Нужен второй Данте, чтобы описать его высоту и глубину: мертвых детей, пожирателей лезвий, наркоманов, безумцев. Наверное, даже звездам на небесах становится не по себе, а в недрах земли застывает магма.

В комнате Мамолиана Марти кричал, бешено умолял. Кэрис звала его по имени и надеялась, что он услышит, пока поднималась наверх. Она шагнула к двери комнаты. Ее сердце подскочило к самому горлу.

Марти упал на колени. От его самосохранения осталась одна безнадежная расползающаяся по швам мысль, серая на сером. Даже голос затих: ему, видимо, наскучили насмешки. Кроме того, урок был выучен: «Ничто — суть всего». Голос говорил это и показывал, как и почему. Может быть, он вывернул наружу ту часть Марти, которая знала это всегда. Теперь Марти просто ждал, когда появится автор сего изящного силлогизма, чтобы решить его судьбу. Он лежал, ни живой ни мертвый, в ожидании смерти или воскресения. Он был уверен лишь в одном: лежать — самое легкое в этом пустейшем из миров.

Кэрис уже бывала в этом Нигде, уже дышала его бессмысленным воздухом. Но в последние несколько часов что-то прорвало его сухую пустоту. Сегодня была одержана победа — может быть, небольшая, но все же победа. В дом пришел Марти, и им двигало нечто большее, чем простое вожделение. Ведь это победа, не так ли? Кэрис заслужила его любовь, выиграла каким-то непонятным образом. Последний угнетатель, выдохшийся зверь, погасивший чувства девушки, не одержал над ней верх. А все вокруг — лишь осадок, его сброшенная кожа, украшающая берлогу. Перхоть, отбросы. И этот мусор, и его самого она презирает.

— Марти, — позвала она. — Где ты?

— Нигде… — донесся ответ.

Спотыкаясь, она пошла на голос. Отчаяние давило, настойчиво вторгалось в нее.

Брир на мгновение приостановил свое занятие. Где-то в отдалении он услышал голоса Слов различить было нельзя, но смысл ясен: они еще не бежали, вот что важно. Он кое-что придумал для них, стоит только выбраться отсюда; особенно для мужчины. Брир расчленит парня на крошечные кусочки, и даже его возлюбленная не сумеет определить, какой из кусочков — часть пальца, а какой — часть лица.

Он принялся рубить дерево все неистовее и неистовее. Под его напором дверь наконец начала расщепляться.

Кэрис шла на голос Марти сквозь туман, но голос лгал ей. То ли он ходил по кругу, то ли комната обманывала — отражала звуки стенами либо подделывала их. Затем голос окликнул Кэрис совсем близко. Она повернулась во мраке, совершенно потеряв ориентацию. Она не различала даже дверного проема, через который вошла; дверь исчезла, вместе с ней и окна. Решимость облетала мелкими чешуйками, а сомнение, самодовольно ухмыляясь, занимало ее место.

— Ну, ну. Кто ты такая? — спросил кто-то. Возможно, сама Кэрис.

— Я знаю свое имя, — выдохнула она. Так просто ее с толку не сбить. — Я знаю свое имя.

Она прагматик, черт возьми! Она не склонна поверить в то, что весь мир — лишь в ее сознании. Поэтому она и дошла до героина: мир слишком реален. А теперь какой-то туман шепчет ей в уши, что она ничто, все — ничто, безымянный навоз.

— Дерьмо, — сказала она ему. — Ты дерьмо. Его дерьмо!