Джозеф Д’Лейси - DARKER - Рассказы (2011-2015)

Их Честности всегда начинают с предупреждения: посиди, посмотри, подумай, что тебя ждет. И здесь тоже немало секретов: молотки, к примеру, вначале лучше положить слегка небрежно, чтобы потом, перекладывая их, вроде бы случайно пристукнуть, лязгнув — пусть подумает, каково таким получить. Пальцы сами сжимаются, от одной мысли о тяжести бойка… Даже аккуратность не всегда полезна в нашей работе — хотя сама мысль об этом кажется неприятной: со временем я понял, что крючья, к примеру, лучше держать слегка заржавевшими от крови предыдущих клиентов. Это наводит их на невеселые, но полезные размышления. Мне, в конце концов, платят по времени, так зачем их мучить сильнее, чем нужно? Словом, к работе я подхожу вдумчиво, основательно — и заказов всегда хватает.

Работать с девушками, честно сказать, мне не нравится: мне кажется, что девичьим телам можно найти другое, более приятное применение. Но меня, как обычно, не спрашивали. Обвиняли красавицу, понятное дело, в Мерзости: не помню, чтобы в подобном заподозрили уродливую старуху — разве что в сказках.

Сухой, равнодушный голос Его Честности отвлекал, острее чувствовалось, что ноги слегка затекают — а переступать нельзя, чтобы она не отвлекалась от дознавателя и его вопросов. Чтобы отвлечься, я начал смотреть на клиентку: как со лба, мимо теплых карих глаз, по слегка горбатому носу, стекает капля пота. Когда она повисла на чуть приоткрытых губах, девушка, сама того не осознавая, слизнула ее острым язычком.

— Раздень ее, — приказали мне, и глаза ее неприступно полыхнули. Конечно, связанная, она не могла бы сопротивляться, но если бы глазами можно было убивать… Я взял нож, привычным движением распорол ее платье по шву… Даже не касаясь ее кожи, через сталь и рукоять, я почувствовал перемену. Она словно застыла, но не от стыда, а от страха — голая женщина всегда чувствует себя беззащитной.

— Дело не только в этом, — прервал меня из темноты ее голос. Как ни странно, спокойный, без горечи. — Когда мою одежду не стали снимать — или приказывать мне самой раздеться, когда платье просто срезали и бросили в угол, я поняла, что назад пути нет. Я уже мертва. Никому и в голову не пришло, что моя одежда мне еще понадобится… Вот что было самым страшным, ясно?

— Не только, — спокойно возразил я. Мне тоже было уже нечего бояться. — Ты еще и почувствовала, что твои прелести никому не интересны. А женщина, лишенная этой защиты, теряется, она все глубже скользит в бездну страха и понимает, что теперь с ней может произойти что угодно. Чем спокойнее ведешь себя, глядя на ее голое тело, тем сильнее женщина нервничает. В этот момент, как и было положено, я еще раз принялся перекладывать инструменты — и твои глаза расширились. Теперь они могли начинать допрос по-настоящему.

На тот момент я сделал все, что от меня требовалось, и теперь мог просто стоять, размышлять о своем… Например, что купить на ужин? Молока, это понятно, но что еще, к молоку? Да и лакомство какое-нибудь надо прихватить в подарок. До конца смены меня вряд ли потревожат: в первый день от увещеваний к делу обычно не переходят. Так что я даже не вслушивался: какие вопросы задают, какими доказательствами вины располагают — на нашей работе такие вещи быстро учишься пропускать мимо ушей. Мне это просто не нужно.

Вечером, закончив допрос, девушке не дают одеться. Она первым делом прикрывает свою небольшую грудь с темными, напрягшимися от холода сосками. Трогательный в своей неуместности жест, чего она совсем не понимает: мы же весь день могли смотреть на это тело и никого оно не интересовало. Те, кто оказывается в этом подвале, для нас не женщины, а клиентки, и мы давно научились отделять одно от другого…

— Вы-то, может быть, — плеснул горечью и ядом ее голос. — а вот тюремщики…

— Да, — я кивнул, — они по-другому смотрят на вещи. Особенно когда такую молодую, беззащитную девицу с поджарой и четко очерченной попкой голышом запирают в камере. Это тоже часть подготовки: те, кто не сломался при виде моих инструментов, находят, о чем подумать до утра за решеткой.

На второй день тебя привели снова, на этот раз — позволив даже одеться. Дознаватель сменился: понятно, что лицо Его Честности всегда закрыто маской, а тело скрыто пурпурным плащом, но ведь манеры-то разные. Этот говорит негромко, добродушно, обожает притворяться добрым и всепонимающим. Каков он в обычной жизни, я не знаю, но на клиентов этот подход действует. В конце концов, этот милый, еще крепкий старик не будет тебя пытать и казнить тебя он тоже не станет, о чем все знают. Он просто задает вопросы — и сочувственно кивает, выслушивая ответы. А потом снова спрашивает — пока ты не расскажешь все, что он бы хотел услышать. На второй день я обычно уже приступаю к делу, но понемногу, не в полную силу. Перед этими добрыми глазами тебя могут вздернуть на дыбу, так, чтобы суставы трещали, но пока еще выдерживали… Или, например, иголки под ногти загнать — ведь искренность слов нуждается в подтверждении. Так что на втором допросе я уже приступаю к настоящей работе, но обычно это не более чем знакомство, первые подступы к делу. В этот раз мне пришлось удивиться.