Виктор Точинов - Молитва Каина

Громыхнуло. Огонь в лицо дыхнул, и вроде как ветерком по щеке мазнуло… Впритирочку пуля прошла, но все ж не зацепила. А гирька дело сделала, рухнул супостат, как срубленный.

Он рядом присел, и за сумку. Про пояс с казной и не помыслил, да и то сказать: казны можно еще где добыть, а бумаги-то царские одни на белом свете, других таких не сыщешь…

Но сумку ту не иначе немцы делали, хитра. Снурок вблизи цепочкой обернулся, и крепкой, не порвать. И на руку не петелькой простой накинута, браслетка там, не расстегнуть никак, рука кровит, пальцы склизкие стали…

А с караулки уж бегут, сапогами грохочут, и от каменной хоромины тож, всех выстрел всполошил.

Попробовал внутрь сумки сунуться, одни лишь бумаги забрать, ан нет – замочек там, на вид никчемный, как игрушка дитячья, а с лету не открыть, не сломать…

Тут его заметили. Фузея грохнула, затем вторая. Так и ушел, ничего не взявши…

И мало что прибытка никакого, – еще и нож там оставил, не успел подобрать, с сумкой завозившись…

Потом-то понял: сразу надо было подымать, да кожу на сумке взрезать… Но по горячке не додумал.

Бежал спервоначалу, куда глаза глядят. Потом охолонул, левей стал забирать, к болотине. Едва ль по следу собак пустят, но кто знает. Не странника, чай, в степи за заячий полушубок прихлопнул, а двух солдат при службе и цельного ахсесора.

Под ногами зачавкало, отшагал по мокрости с четверть версты, потом опять на сухое место вышел.

Далеко ушел, заставы уж не видать и не слыхать. Решил остановиться, дух перевести, рану перевязать, та все еще кровила, но послабже. Нашел в кармане тряпицу, не особо чистую, но другой все одно не имелось, – обмотал кое-как.

Задумался: куда теперь? Места чужие, и ни единой звезды не видать, все за тучами, – не заблукать бы. Круг в темноте заложит, к заставе утром выйдет… Лучше уж на месте рассвета дождаться. Костерок бы запалить, невеликий, с бережением, – так даже огнива нет. Ничего нет… Одна лишь гирька на снурочке осталась.

Тут заметил: впереди непонятное что-то светлеется. Не мог взять в толк, потом все ж понял: костерок горит, понимающим человеком устроенный. Маленький, и в ямке разведен. Пламя со стороны не видать, но вблизи можно свет разглядеть, из ямы вверх выбивающийся.

Не пастухи костер жгут, и не ребятишки в ночном. Тем стеречься некого…

Стал подбираться сторожко, гирька наготове. Решил, что ежели один там кто – тогда тепло костерка ему сейчас нужнее, ичиги плохо воду держат, и после болотины в них хлюпало. И харчи, буде там найдутся, ему нужнее тоже.

А не один… Тогда поглядеть надо.

Один… И с лица вроде как знакомый…

Пригляделся: ну точно, тот ямщик-чухонец, с кем на станции они не сторговались…

Чухонец был степенный, в годах, изрядно старше названого Ивана. И здесь, в пустынных палестинах, у лиходейского потаенного костерка, смотрелся не на своем месте.

Гирька убралась в карман, стало любопытственно: каким ветром сюда чухну занесло? Вроде при деле состоял, а сейчас от людей таится, словно самый взаправдашний беглый. Может, какая подмога от чухонца случится?

Подошел открыто, окликнул.

Чухонец признал, пригласил к костерку. Там у него котелок с варевом булькал, – угостил. Жидковатая похлебка оказалась, и не пойми из чего, но на пару схлебали всю, прямо через край, когда поостыла, ложек не было.

Разговорились. У чухонца случилась беда – лишился воза с товаром, чужого. Не хотел в карантин, решил объехать заставу стороной, глухим проселком. Да и налетел на лихих людей. У тех, когда чума, праздник, – и в домах оставленных шуруют, и на дорогах озорничают пуще обычного. Отобрали воз с конями и поклажу, и прибили, ладно хоть не до смерти.

И как теперь расплатиться, чухонец не знает. Нет, он не в беглые решил податься. В мортусы. В трактире, где он горе заливал, болтали, будто большие деньги сулят тому, кто согласится трупы чумные подбирать да хоронить. Да только никто не соглашается, к чему все деньги, если сегодня ты, а завтра тебя крюком зацепят да к яме поволокут?

А он, чухонец, решил согласиться. Такие у него дела, что хоть в петлю лезь, хоть в бега подавайся, без денег никак… Но доподлинно все разузнав, передумал, и от чумных бараков ушел. Денег там не платят вообще никаких, ни больших, ни малых. Туда другим заманивают. По тюрьмам да острогам охотников ищут: кто доживет до конца службы, тот полное прощение получает, кроме тех, кто на государыню злоумышлял или в смертоубийстве повинен, таких в мортусы не зовут. И не только прощение: чистый пашпорт сулят, какое имя скажешь, то канцелярия и впишет. Иные соглашаются, но немногие: в чумной яме пашпорт тоже без надобности…