Виктор Точинов - Молитва Каина

– Что за служба?

– Санитарная… Страждущих обихаживать в чумном бараке… Вот ты пойдешь?

Он поразмыслил и сказал:

– Пойду. Налей-ка вдругорядь.

Изумленный Аверьяныч налил аж до краев, вопреки своему обычаю. Но отговаривать не стал, напротив, изобрел вдруг множество резонов, представляющих намерение собеседника не столь безрассудным… Не иначе как опасался, что, не сыскав санитара, его самого отправят в барак, чумных страдальцев обихаживать.

– А кто за главного у вас тут будет?

– За главного ихсокобродие Коппель, Медицинской канцелярии надворный советник… Он согласно указу гошпиталем заведует. Но издаля заведует, тут, мню, и не объявится ни разу.

– Ну а кто ж тогда здесь, при бараках, за начальника?

– Дык у нас…

Аверьяныч не договорил, поскреб в сомнении свою ежовую щетину, и тут дверь открылась, зашли двое.

– …вот они за главных, вдвоем, Фридрих Альфре дыч да Генрих Альфредыч. Превеликих познаний меди кусы.

– Немчура? – уточнил он.

– Она и есть… Затирают нашего брата, русского лекаря, ходу не дают… Сидят по верхам, в канцеляриях-дехпартаментах, и токма своим протекцию делают…

Медикусов, кроме их прямого назначения, недурно было бы поставить на огороде, пугать ворон и прочую вредную птицу. Оба высоченные, тощие, ну натурально две ольховых стоеросины. И нарядились пугалами – плащи чуть не до пят, с башлыками, и не то провощенные, не то еще чем-то пропитанные. Башлыки наверх надеты, а под ними – личины скоморошьи, святочные: птичьи головы с длинными клювами, и вместо птичьих очей не просто дырки для глаз, а стекляшки круглые вставлены.

На затертого их стараниями русского лекаря и на его собеседника немцы внимания не обратили. Молча начали разоблачаться, сняли плащи, личины… Оказались они, к удивлению как бы Ивана, совсем юными, хоть и ростом удались с лихвой. А еще – лицом одинаковые, не просто братья, как можно было понять из единого для двоих отчества, – братья-близняшки, поди разбери, кто тут Фридрих, кто Генрих.

Небось и сами не знают толком, небось в младенчестве их батька с мамкой перепутывали, да не по разу.

Их-то, любопытственно, за что сюда упекли? Лица не пропитые – видать, в чем ином согрешили… Отрезали, небось, чего лишнего, – да не простому человеку, а в чинах пребывающему. Немчуре лишь бы резать, вон и тут у них на столе железки острые разложены-наточены, лежат, часа своего поджидают.

– По нашенски-то разумеют?

– Ни в зуб ногой.

– Как же начальствуют?

– Дык я ж и перевожу… И то сказать, что тут ко мандовать? Живых – в барак, мертвых – в яму.

– Неужто по-ихнему знаешь? Врешь, небось…

– Не сумлевайся, казак… Гляди, щас про тебя доложу.

И Аверьяныч заговорил с немцами. Звучала речь его и впрямь на немецкий лад – словно кобель погавкивал.

– Was sagt er [3] Что он сказал? (нем.) – сказал не то Генрих, не то Фрид рих.

– Er wieder betrunken [4] Он снова пьян (нем.) , – откликнулся его брат.

– Ну как, согласные на мою службу? – поинтересовался названый Иван.

– Согласны… Вот только сумление их разбирает: с чего бы ты, казак, все же в чумной барак-то наладился? Ладно б мортусом, тот хоть на палку с крюком, а все ж от чумных подалее…

Он решил ответить немцам напрямую, без толмача. Поймут, разберутся.

Взял со стола ножичек лекарский малый, – ручка железная, острие небольшое, человека не враз и зарежешь. Надпорол одним махом ворот, разорвал чуть не до пупка рубаху, раздернул в стороны.

Он любил жесты красивые, эффектные, хоть и не знал такого слова.

– Глядите, господа медикусы! Не страшна мне чер ная хворь! Не прилипнет, знак на мне есть!

Фридрих с Генрихом уставились на его грудь, на метки, оставшиеся после гошпиталя в Лисаветграде, – одна, затейливая, напоминала двухголового орла, другая была попроще, кругловатая, как шрам от пули.

– Die Beulenpest [5] Бубонная чума (нем.) , – сказал один близнец.

– Ohne Zweifel [6] Несомненно (нем.) , – сказал другой.

– Der Glückspilz [7] Счастливчик (нем.) … – вздохнул, о чем-то запечалившись, первый.

– Für das, was die Schweine Glück [8] Зачем свиньям счастье?(нем.) ? – сказал второй, что-то желая узнать, судя по тону.

– О чем пытает? – спросил названый Иван, ничего не понявший в тарабарщине.

– Антересуется, много ль водки пьешь, – растолковал Аверьяныч.

– Скажи, в плепорцию пью, здоровьем не вышел, больше ведра зараз не влазит, – сказал он, решив удивить немчуру, еще в прусскую войну довелось отметить, как дивятся тамошние людишки способностям русских к питейному делу.