Александр Николаев - Delirium tremens

– Есть, – Зобин больше не улыбался.

– Не могу не спросить, и больше чем это? – он кивнул в сторону, лежавшей на столе тетради.

– Больше. Только повторюсь, она фактически не имеет практического применения. Зачем она Вам?

– Не мне, а Вам! – Маккинли почувствовал себя божеством.

– Впервые с начала нашего разговора, я Вас не понимаю.

– Все очень просто. Мы выделим Вам необходимую сумму в полном объеме. На оба проекта. С условием, что Вы обязательно закончите работу над генератором. Кроме этого, мы хотим получить результаты этих Ваших… исследований, которые не будут иметь практического применения. Может, мы найдем в них какой-нибудь толк. Согласны?

– Слушай, Лара, а кто он? – Маккинли с Сибирячкой ушли последними. На улице было темно и морозно.

– Студенно, – она зябко поежилась, судорожно поведя плечами, – Да теперь уже, в общем, никто… Когда-то мне казалось, что я его любила. Но все это было очень давно.

– Может, вызовем такси? – предложил Эндрю, – Уже поздно и холодно.

– Нет, – в ее голосе прозвучали умоляющие нотки, – сто лет тут не была. Пойдем пешком? Здесь недалеко.

– Мне показалось, что ты замерзла.

– Не страшно. В самый раз. Давно я так, зимними ночами не гуляла. Пойдем пешком?

– Ладно, пойдем, – Маккинли не возражал, тем более, он собирался с ней поговорить.

– Мы вместе с ним учились в университете, в одной группе, и жили в одном дворе, – продолжила она свой рассказ, – он всегда мне казался человеком не отсюда.

– А он тебя? – американец был удручающе прям.

– Что он меня? – переспросила Лариса.

– Он тебя любил? – не отставал Маккинли.

– Андрюша, тебе никто не говорил, что ты страшный зануда? – вздохнула она, – А он меня не замечал…

– Он не обращал внимания на женщин?! – Маккинли не исключил и такой вариант.

– Ты не только зануда. Ты еще и дурак! – она демонстративно ускорила шаги.

– Не обижайся, – он мигом догнал ее и продолжил, – Значит, у него была другая?

– Была… – после некоторого молчания Сибирячка вздохнула и продолжила, – он всегда был себе на уме. В компании не стремился. Вечно где-то пропадал. На рыбалке, или, если сезон, любил собирать ягоды, грибы. Просто садился на велосипед и на день-два исчезал из города. Был талантливее любого из нас, а учебой не горел. Наши мальчишки боготворили его, остолопы, за то, что он мог сорвать любую лекцию, любой семинар. Просто встать и сказать преподавателю: «Мне кажется, Вы ошибаетесь…» И все. Занятие тонуло в анархии. Каждый занимался, чем хотел, а Миша с преподавателем исписывали километры доски… уже после первого курса они бегали от него, как от чумы…

А еще он сильно и нежно любил свою маму. И для нее кроме Мишеньки никого не существовало на свете. Она растворилась в нем. Помню, бывало, выйдет на улицу, смотрит, не появится ли, если он где-то задерживался. Не могла усидеть дома. Переживала. Ждала…

– А кто она? – Эндрю продолжал оставаться собой.

– Кто она? Мишина Мама? – переспросила Сибирячка и тут же нервно остановилась, поняв, что Маккинли интересует не она, – Знаешь, я тебя ненавижу! Ну нельзя же быть таким… таким… – она так и не нашлась, каким таким нельзя быть занудному американцу и снова замолчала.

– Ты же сама сказала, что все это было очень давно.

Пару минут они шли по сияющей зимней аллее, молча. Только звонкий хруст промороженного плотного снега гулко сопровождал их шаги в густой ночной тишине.

– Так. Одна кукла. Ничего особенного. Она училась не с нами. На экономическом. Двумя курсами позже.

– А почему кукла?

– Потому что, ненастоящая. Дура пластмассовая. Без души. И сердца.

Эндрю притормозил и сморщил лицо:

– Пластмассовая…

– Что?

– Да ничего, продолжай.

Еще какое-то время они шли в тишине. Лариса не могла собраться с мыслями.

– Я не знаю, как они познакомились. Он два года носил ее на руках. Забросил учебу. Подрабатывал грузчиком, дворником… Еще кем-то… Однажды, во дворе, я видела, как плачет его мать, умоляя Мишу вернуться в университет. Только, все равно, на парах он появлялся редко и вечно усталый. И все это лишь для того, чтобы лишний раз сводить ее в ресторан или купить ей какую-нибудь ерунду. А она принимала все это, как должное…

На нашем факультете, в лаборатории, работал старый инженер, Левин, вел у нас практикумы. Он относился к Мише, как к сыну, говорил, что такого студента у него еще не было. Казалось, он больше всех переживал за то, что Зобин променял его занятия на такую вот любовь. Я не знаю, что он ему, в конце концов, наговорил, но ему удалось убедить Мишу вернуться к учебе. Тем более, на носу был диплом. Конечно же, Зобину пришлось как-то с ней объясняться, что ему необходимо будет сосредоточиться и окончить-таки, университет. Но она поняла это по-своему…